«Мышеловка». — Но в каком смысле? В переносном. Эта пьеса изображает убийство, совершенное в Вене; имя герцога — Гонзаго; его жена — Баптиста; вы сейчас увидите; это подлая история; но не все ли равно? Вашего величества и нас, у которых душа чиста, это не касается; пусть кляча брыка́ется, если у нее ссадина; у нас загривок не натерт.
Это некий Луциан, племянник короля.
Вы отличный хор, мой принц[48].
Я бы мог служить толкователем[49] вам и вашему милому, если бы мог видеть, как эти куклы пляшут.
Вы колки, мой принц, вы колки.
Вам пришлось бы постонать, прежде чем притупится мое острие.
Все лучше и все хуже.
Так и вы должны брать себе мужей. — Начинай, убийца. Да брось же проклятые свои ужимки и начинай. Ну: «Взывает к мщенью каркающий ворон»[50].
Он отравляет его в саду ради его державы. Его зовут Гонзаго. Такая повесть имеется и написана отменнейшим итальянским языком. Сейчас вы увидите, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены.
Король встает!
Что? Испугался холостого выстрела!
Что с вашим величеством?
Прекратите игру!
Дайте сюда огня. — Уйдем!
Огня, огня, огня!
Неужто с этим, сударь мой, и с лесом перьев, — если в остальном судьба обошлась бы со мною, как турок, — да с парой прованских роз на прорезных башмаках я не получил бы места в труппе актеров, сударь мой?
С половинным паем.
С целым, по-моему.
Вы могли бы сказать в рифму.
О дорогой Горацио, я за слова призрака поручился бы тысячью золотых. Ты заметил?
Очень хорошо, мой принц.
При словах об отравлении?
Я очень зорко следил за ним.
Ха-ха! Эй, музыку! Эй, флейты! —
Эй, музыку!
Мой добрый принц, разрешите сказать вам два слова.
Сударь мой, хоть целую историю.
Король...
Да, сударь мой, что с ним?
Удалился, и ему очень не по себе.
От вина, сударь мой?
Нет, мой принц, скорее от желчи.
Ваша мудрость выказала бы себя более богатой, если бы вы сообщили об этом его врачу; потому что если за его очищение возьмусь я, то, пожалуй, погружу его в еще пущую желчь.
Мой добрый принц, приведите вашу речь в некоторый порядок и не отклоняйтесь так дико от моего предмета.
Сударь мой, я смирен; повествуйте.
Королева, ваша мать, в величайшем сокрушении духа послала меня к вам.
Милости прошу.
Нет, мой добрый принц, эта любезность не того свойства, как нужно. Если вам угодно будет дать мне здравый ответ, я исполню приказание вашей матери; если нет, то мое поручение окончится тем, что вы меня отпустите и я удалюсь.
Сударь мой, я не могу.
Чего, мой принц?
Дать вам здравый ответ: рассудок мой болен; но, сударь мой, такой ответ, какой я могу дать, к вашим услугам, или, вернее, как вы говорите, к услугам моей матери; итак, довольно этого, и к делу: моя мать, говорите вы...
Так вот, она говорит: ваши поступки повергли ее в изумление и недоумение.
О, чудесный сын, который может так удивлять свою мать! А за этим материнским изумлением ничто не следует по пятам? Поведайте.
Она желает поговорить с вами у себя в комнате, прежде чем вы пойдете ко сну.
Мы повинуемся, хотя бы она десять раз была нашей матерью. Есть у вас еще какие-нибудь дела ко мне?
Мой принц, вы когда-то любили меня.
Так же, как и теперь, клянусь этими ворами и грабителями.
Мой добрый принц, в чем причина вашего расстройства? Вы же сами заграждаете дверь своей свободе, отстраняя вашего друга от ваших печалей.
Сударь мой, у меня нет никакой будущности.
Как это может быть, когда у вас есть голос самого короля, чтобы наследовать датский престол?
Да, сударь мой, но «пока трава растет...»[52] — пословица слегка заплесневелая.