Полное собрание сочинений. Том 6.

— Эхъ, дуракъ, дуракъ! ну любишь Марьянку, — вылучи времечко гд одну застать, обними, скажи: мамочка, душечка, полюби меня, Машинька... Такъ то любятъ, а не то, какъ ногаецъ какой руки разставилъ, какъ бревна, да и ходишь дуракъ дуракомъ, сказалъ старикъ, передразнивая парня. — А то: жениться хочу, продолжалъ онъ тмъ же тономъ. Что теб жениться? теб гулять надо, ты будь казакъ молодецъ, а не мужикъ (и мужики женятся). А полюбилась двка, люби, все одно. Что ты думаешь, что уставщикъ [60]съ тебя монетъ слупитъ да въ книжк почитаетъ, такъ она тебя слаще любить будетъ? Все это фальшь, братокъ мой, не врь. Съ женой хуже, чмъ съ душенькой жить. Какъ разъ постынетъ. У меня была Танчурка, такъ вторую недлю постыла да и съ солдатомъ сбжала, а къ душеньк 15 лтъ ходилъ, — приду, такъ и обнять ее какъ не знаю. Все это фальшь. Вонъ татары другой законъ держутъ: женъ сколько хочешь бери. Это я хвалю. — Это умно. Разв Богъ одну двку на свтъ сотворилъ? Нтъ, ихъ вонъ сколько, и ребятъ много. Хорошіе ребята хорошихъ двокъ и люби и народъ пойдетъ крупный. А то что, посмотришь теперь: мальчишка, соплякъ вотъ такой — онъ показалъ на аршинъ отъ земли, возьметъ двку, красавицу славную, тоже говоритъ: я казакъ. Ну какой отъ него народъ будетъ? Вотъ и ростетъ эта мелкота. А въ наше время народъ крупный, сильный былъ. Отъ того, что проще люди жили. Что теб жениться, дуракъ? Гуляй съ двками, пей, вотъ те лучше жены. Пей! крикнулъ онъ, возвышая голосъ, передавая ему чапурку, и ожидая своей очереди. —

Въ это время старуха показалась въ двери, зa которой она стояла, слушая рчи дяди Ерошки.

— Что брешешь на старости лтъ, сказала она сердито: Чмъ ребятъ добру учить, а ты что мому Кирушк совтуешь? Старикъ какъ будто смутился на мгновеніе.

— Вишь, чортова вдьма, подслушала, сказалъ онъ шутливо. Лучше еще вина принеси, бабука, не скупись, а я твоего сына дурному не научу.

— То то ты ужъ и такъ пьянъ надулся, а еще просишь. Чмъ бы теб дурныя рчи говорить, кабы ты добрый былъ, Кирушка теб не чужой; ты бы долженъ пойти самъ къ эсаулу да двку Кирушк посватать. Ты все ему дядя, да и слова ты всякія хорошія знаешь, а не то пустое болтать. —

— Что жъ, я пойду, хоть сейчасъ пойду. Ддука Догадъ человкъ справедливый, онъ двку отдастъ. Врно отдастъ. Какъ не отдать? За такого молодца двку не отдать? Такъ принеси же, баба, еще осьмушку, прибавилъ онъ, подмигивая и подавая пустую чапурку съ такимъ беззаботнымъ видомъ, какъ будто ужъ это было дло ршеное, что она подастъ ему еще вина. — А что ты насчетъ того сомнваешься, что я твоему сыну говорю, то напрасно, продолжалъ онъ, принимая разсудительный тонъ. Я твоего сына люблю. Я ему говорю, что ты съ двкой сойдись по любви, тогда двка сама сдлаетъ, что ей быть за тобой. Двка — чортъ, она на своемъ поставитъ. — Какъ я Танчурку за себя хотлъ взять, такъ старики тоже не хотли, за то что я оміршился [61]и въ часовню не ходилъ, такъ Танчурка два мсяца плакала; говоритъ: либо за Ерошкой буду, либо изведусь. Такъ сами старики ужъ ко мн засылать стали. Я твоего сына худу не научу, такъ то! Принеси, мамочка, осьмушку еще, а ужъ я завтра къ ддук Догаду какъ передъ Богомъ пойду. — Старуха взяла чапурку и пошла за чихиремъ. —

Казаки разговаривали, выпили другую осьмуху, и дядя Ерошка, крестясь, почти пьяный всталъ съ скамейки.

— Спаси тебя Христосъ, бабука, сказалъ онъ: и сытъ и пьянъ! И затянувъ во все горло какую-то татарскую псню, вышелъ на улицу. —

Проводивъ старика до воротъ, Кирка остановился и прислъ на завалинку. — Молодой казакъ былъ въ сильномъ волненіи. Глаза его огнемъ блестли изъ-подъ блыхъ рсницъ, гибкая спина согнулась, руки оперлись на колна, онъ, безпрестанно прислушиваясь къ удаляющимся шагамъ старика и къ пснямъ съ площади, поворачивалъ то вправо, то влво свою красивую голову и, разводя руками, что то шепталъ про себя. Старуха, убравъ все въ избушк, вышла къ воротамъ и долго внимательно смотрла на задумчивое лицо сына. Кирка сдлалъ видъ, какъ будто не замчаетъ ее, и только пересталъ разводить руками. Мать покачала на него головой и вздохнувъ отошла отъ забора. Кирка ршительно всталъ, обдернулъ черкеску и пошелъ по направленію къ площади.

8) Ужъ начинало смеркаться, когда Кирка пришелъ на площадь. Кое гд въ окнахъ хатъ засвтились огни, изъ трубъ поднимался дымъ въ чистое вечернее небо. На краю станицы мычала и пылила возвращающаяся скотина, по дворамъ слышны были хлопотливые крики бабъ. Только двки и молодые парни оставались на площади и пронзительно заливались хороводной псней, толпясь на одномъ мст и въ полумрак блестя своими яркоцвтными бешметами. — Горы снизу закрывались туманомъ, сверху блли, на восток зажглась зарница и со стороны степи виднлось красное зарево поднимающагося мсяца. Съ Терека слышался неумолкаемый ночной трескъ лягушекъ и вечерніе крики фазановъ.