Полное собрание сочинений и писем в 3 томах. Том 1

В мае 1911 года, в Выборге, Мандельштам крестился и перешел в епископско-методистское исповедание. Осенью поступил на романо-германское отделение Петербургского университета, но занятий почти не посещал: весь год он живет в Финляндии, только наездами бывая в Петербурге — на концертах, собраниях Общества ревнителей художественного слова при «Аполлоне» и на заседаниях Цеха поэтов, в который он вошел к этому времени. Цех был основан Н. С. Гумилевым и С. М. Городецким в противовес уже названному выше Обществу ревнителей художественного слова, возглавлявшемуся Вяч. Ивановым; он был призван объединить поэтическую молодежь, искавшую для себя путей вне еще недавно безраздельно господствовавшего символизма. У последовательно шедших этим путем постепенно складывается общее мировоззрение и осознаются те поэтические приемы, которые все больше начинают определять характер поэзии заявившей о себе к концу осени 1912 года группы акмеистов — Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама, С. Городецкого, М. Зенкевича, В. Нарбута (Георгий Иванов и, позднее, Георгий Адамович разделяли устремления группы, но формально не были в нее включены). Органом группы на короткое время стал «Аполлон», на страницах которого в первом номере 1913 года были помещены программные статьи Гумилева и Городецкого. В следующих номерах появились две статьи Мандельштама, также программного характера, — «О собеседнике» и «Франсуа Виллон» (№ 2 и 4). Критикой новое направление было встречено недоброжелательно, и только в 1916 году В. М. Жирмунский в статье «Преодолевшие символизм» дал поэтам группы сочувственную и содержательную характеристику[6]. В конце марта 1913 года вышел и первый сборник Мандельштама, названный, в соответствии с провозглашенной в статье «Утро акмеизма» концепцией, «Камнем». На этот год приходится создание лучших стихов книги — «Адмиралтейства» и «Петербургских строф», надолго запомнившихся современникам и неизменно включавшихся с этого времени в антологии.

В это время мы видим Мандельштама уже окончательно и безоглядно вступившим на поприще поэта. Не имея заработков, он существует почти исключительно на средства, которые не очень щедро дает отец, дела которого к этому времени пошатнулись; живет, отделившись от родителей, то в Финляндии (в 1911–1912 годах значительную часть времени), то снимает комнату в Петербурге. Он довольствуется малым и естественно живет жизнью петербургской богемы, не отождествляя, однако, себя с нею, — как сказано в первой редакции одного из стихотворений «Камня»:

В душном баре иностранец,
Я нередко, в час глухой,
Уходя от тусклых пьяниц,
Становлюсь самим собой.

(«Дев полуночных отвага...»)

Период «Камня» совпал со временем расцвета русской культуры — ее «серебряным веком», но он пришелся также и на завершение «петербургского периода» русской истории. Рубежом стала Первая мировая война. На ее начало Мандельштам откликнулся еще совершенно в духе тютчевского «зрителя высоких зрелищ» стихотворением «Европа». Конец 1914 года отмечен в биографии поэта усвоением историософских идей П. Я. Чаадаева, отразившихся в стихах и статье, помещенной в 1915 году «Аполлоном» (№ 6/7). В конце 1915 года выходит второе, расширенное издание «Камня».

«Его дружба с женщинами, при всей глубине и страстности чувства, была твердыми мостами, по которым <Гете> переходил из одного периода жизни в другой», — написал Мандельштам в радиокомпозиции «Молодость Гете» (1935)[7]. Конечно, эта мысль преломилась сквозь собственный жизненный опыт. Дружба с Мариной Цветаевой, влюбленность в нее были для Мандельштама мостом из «Камня» в «Tristia» — книгу высокой поэтической зрелости. Они были знакомы по Коктебелю с лета 1915 года, но взаимное увлечение испытали в январе 1916 года, когда Цветаева приехала в Петроград со своими новыми, посвященными Германии стихами:

Ты миру отдана на травлю,
И счета нет твоим врагам!
Ну как же я тебя оставлю?
Ну как же я тебя предам?

(«Германии»)

Стихи эти во время войны с Германией звучали вызывающе смело. Ответом был «Зверинец» Мандельштама:

Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры...

Первую половину года поэт проводит в Москве; об этом периоде его биографии известно мало — только много сказавшие стихи его и Цветаевой, вошедшие позднее в «Tristia» и «Версты». Летом он живет в Коктебеле, а осенью возвращается в Петроград, чтобы стать свидетелем неотвратимо приближавшейся революции. В стихах этой осени — отзвуки угасания императорской России:

Обиженно уходят на холмы,
Как Римом недовольные плебеи,
Старухи-овцы — черные халдеи,
Исчадье ночи в капюшонах тьмы...
Им нужен царь и черный Авентин...