Полное собрание рецензий

Не знаю, не знаю. При тогдашних тиражах (типография у Струйского этого была своя, в захолустном имении – ни спроса, ни сбыта) от бездарной лирики какой же вред? Что этот Струйский владел доброй тысячей душ – вот что худо. Поскольку он был злодей, самый настоящий. Любил обидеться на человека и запытать его до смерти. Существовал он, между прочим, в одно время (1749–1796) с Джемсом Босуэллом – и жаль, что не в той же стране: англичане держали таких в Бедламе.

Вы только взгляните на его портрет работы Рокотова: капризный ротик и глаза на мокром месте. В наше время он переменил бы пол – и никого не убил бы. Не сделал бы своей Александре Петровне полторы дюжины детей (из которых семерым не посчастливилось: выжили; стали добычей рока), не пылал бы к ней страстью, не сочинял бы глупостей…

Зачем издали? Тут некоторый фокус. На самом деле это не книга дрянных виршей Струйского, а превосходная историческая монография Александра Морозова. Таких теперь уже не пишут: обстоятельная, полностью документированная. Все про всех Струйских, включая незаконных отпрысков (как Полежаев). Криминальных происшествий в их семейном альбоме столько – Эсхил и Шекспир молча отдыхают.

И Николай Еремеевич во всей красе: как в кунсткамере под стеклом.

А стишки – всего лишь приложение. Всего лишь наживка. Нарисованная клубничка:

…Скажи, драгая нимфа,
Скажи, со мной слагаясь,
Что сим безмерным жаром,
Которым я питаю
Тобой мне грудь пронзенну…

Алексей Л. Ковалев. Сизиф

Роман. – СПб.: ООО «Издательство „Лимбус Пресс“», 2003.

Действительно – роман. Действительно – про Сизифа. Про того самого. Ставшего нарицательным. Олицетворением тщеты усилий.

Но не пересказ мифа.

Тем более что пересказывать и нечего, мифа о Сизифе не существует, сохранился лишь эпилог – показательная казнь, а равную по смыслу вину античные не придумали.

Но и не беллетристика про древнегреческую жизнь.

То есть отчасти все-таки она. Перелистываешь, уже прочитав, и замечаешь: вот мелькнул хитон, вот факел, вот посох… Поразительно мало таких слов; соответственно почти нет деталей, реалий, – отчего же остается чувство жары и простора, прозрачной и вязкой среды (то ли это воздух, то ли время), наизусть знакомого быта, неизменного, как обряд? И география – подобная памяти: словно паришь над этой самой Элладой на такой высоте, что видишь ее всю.

Ни малейшей аффектации, крайне мало резких движений, размеренные голоса – всё, как сквозь сон, – лица, как облака, отблески мыслей, отзвуки характеров. И действуют словно бы не люди, а воли. Огромные прозрачные фигуры проходят одна за другой по линии горизонта.

Вот, например, встреча Сизифа с Плеядами – одна из них станет его женой:

«Сначала Сизиф их не увидел, как не увидел и самого Ориона. Это было только дыхание бури. Теперь же он во все глаза рассматривал сбившихся в кучку, пылающих румянцем, улыбчивых, перешептывающихся дев в воздушных голубых хитонах. Их было семь. Одна из них не улыбалась и выглядела бледнее остальных. Хотелось, протянув руку, увести ее, уберечь от дальнейшей погони. Но хоть и похожи они были на людей в своих поступках, Сизиф знал, что дела этих избранных вершились как-то иначе. Великан, громоздившийся за его спиной сейчас при дневном свете, был ведь еще и средоточием звезд в ночном небе, отрадным для глаз и полезным в земных трудах, предписывая их разумное чередование. Юноша замешкался, не в силах решить, видит ли он перед собой разбой и насилие, или эта длящаяся игра предвечных сил не предполагала разрешения и ничем не грозила девам и той единственной, от которой он не мог отвести взгляда».

В высшей степени странное чтение.

Чуть-чуть похоже на «Иосифа и его братьев»: тональностью и темпом. Но совсем другой эксперимент. Что-то вроде путешествия вглубь мозга, к тем его пластам или слоям, в которых погребен опыт первого контакта людей с богами. Или богов с людьми. След от удара молнии, пронзившей (если угодно – создавшей) материю, которая в ответ вскрикнула – человеческой мыслью.