Полное собрание рассказов

— Меня, в частности, интересует семейная пара Кануи.

Комендант проглядел свой список.

— А таких тут вообще нет.

— Хорошо. Это, наверное, означает, что они благополучно отправились в Австралию.

— Только не отсюда, старина. Я тут с самого начала. Ни один человек не уезжал.

— Не могли бы вы удостовериться? Любой прибывший из Бегоя знает о них.

Комендант отправил переводчика выяснять, а сам тем временем провел майора Гордона под навес, который называл своей едальней, и дал ему выпить. Вскоре посланный вернулся.

— Все в порядке, сэр. Ваши Кануи вообще не уезжали из Бегоя.

— Могу я сходить с переводчиком и расспросить об этом?

— Разумеется, старина. Только не слишком ли вы сгущаете краски? Двумя больше, двумя меньше — какая разница?

Майор Гордон с переводчиком прошел на территорию. Некоторые из евреев узнали его, окружили, засыпали жалобами и просьбами. Про Кануи ему удалось разузнать только то, что партизанская полиция сняла их из грузовика, когда тот уже почти двинулся в путь.

До отлета домой у майора Гордона был еще один день в Бари. Провел он его, снова пройдясь по учреждениям, где когда-то начал свое дело освобождения. Но на этот раз он почти не встретил сочувствия.

— Мы, если честно, не хотим больше югов[172] беспокоить. Они во всем этом деле и так здорово помогли. Кроме того, война-то в тех краях уже кончилась. Вывозить людей нет никакого особого смысла. Мы в данный момент заняты тем, что свозим людей. — А занимался собеседник майора в данный момент тем, что доставлял офицеров-роялистов к конкретному месту смертной казни.

В еврейском учреждении к майору Гордону утратили всякий интерес, как только поняли, что он явился не продавать из-под полы оружие.

— Первым делом мы должны создать государство, — заявляли там. — Потом оно станет прибежищем для всех. Прежде всего то, что прежде всего.

Так и вернулся майор Гордон в Англию неудовлетворенным и, возможно, никогда бы больше не услышал об этом деле, если бы некий его дальний родственник не попал во вновь открытую в Белграде духовную миссию. Через несколько месяцев майор получил от него письмо:

«Множество неприятностей свалилось на меня, и повсюду меня встречали весьма неприязненно, пока я собирал сведения об интересующей вас семейной паре. Юги весьма замкнуты, но мне наконец-то удалось свести компанию с начальником полиции, который хочет, чтобы возвратили некоторых из тех беженцев, что мы держим в нашей зоне в Австрии. Он отыскал для меня их дело. Оба были осуждены Народным судом и казнены. Муж занимался саботажем на станции электрического освещения. Жена была шпионкой некой иностранной державы. Очевидно, она была любовницей иностранного агента, который часто бывал у нее дома, пока муж занимался порчей динамо. В ее доме нашли много иностранных пропагандистских изданий, которые и явились доказательством. Каких же весьма непотребных друзей вы, похоже, заимели!»

Так случилось, что письмо это прибыло в тот день, когда союзники праздновали окончание войны в Азии. Майор Гордон вернулся к себе в полк. В тот вечер у него пропало желание выбираться куда-то и присоединяться к празднованию. В служившей клубом столовой не было никого, кроме мизантропического заместителя командира полка и капеллана (хотя по происхождению полк считался шотландским, в нем проходили службу множество ирландцев из Глазго, а потому для них полку был придан монах-бенедиктинец).

Замкомполка говорил все то же, что и каждый вечер со времени всеобщих выборов:

— Я не понимаю, что имеют в виду, говоря «Победа». Мы начали эту проклятую войну из-за Польши. И что? Она перестала существовать. Мы сражались в Бирме и Египте — и можете быть уверены, что сдадим их через несколько месяцев тем самым парням, которые были против нас. Мы потратили миллионы, круша Германию, а теперь потратим миллионы, восстанавливая ее заново…

— А вы не думаете, — обратился к нему капеллан, — что люди чувствуют себя лучше, чем в 1938-м?

— Нет, — отрезал замкомполка.

— Они не избавились от того нездорового чувства вины, которое их одолевало?

— Нет, — произнес майор Гордон. — Раньше у меня его никогда не было. Теперь — есть.

И он рассказал историю семьи Кануи.

— Вот они, подлинные ужасы войны… не просто люди, которым ноги оторвало, — заключил он. — Как вы объясняете это, падре?