Поляков

Но вернёмся к министру автомобильной промышленности СССР. Он по-прежнему был неприхотлив в быту, ему даже не надо было себя ограничивать: его стиль жизни был аскетичен всегда. Виктор Николаевич Поляков позволял себе немногое из того, что называлось номенклатурными привилегиями. «Что облегчало, признаюсь, жизнь, — вспоминала его жена, — это спецателье у метро «Дзержинская», которое обслуживало министров и прочий «генералитет». Но заставить поменять костюм или затащить его на примерку всегда было проблемой. Причём к костюму я обычно заказывала и дополнительные брюки — готовые при его двухметровом росте подобрать было крайне сложно. Случалось, брала его старые брюки и несла в ателье, чтобы по ним сшили новые».

Когда Татьяну Николаевну Данилову-Полякову спросили про эти пешие прогулки, она подтвердила: да, все одиннадцать лет и три месяца. Да, за редкими исключениями, за вычетами командировок — каждый день.

Сначала министр шёл на службу из своей квартиры на проспекте Мира, а после, начиная с 1976 года, — с Хользунова переулка.

Тогда, в середине семидесятых, она как-то по делам зашла на Кузнецкий Мост и слышала, как оторопело шепчут люди в вестибюле министерства: «А я еду… И вот он… Я еду, а он идёт через Крестовский мост». Так что хождение Полякова через Москву давно стало легендой.

Один из подчинённых вспоминал с удивлением, смешанным с восхищением:

— Вот идёт Поляков, держит в руке зонтик, отчётливо помню — женский. Почему женский — неясно, может, это был короткий складной, привезённый откуда-то, ещё не вошедший в столичную моду…

Из этой детали сразу хочется вывести очередное суждение о неприхотливости министра, но не будем умножать сущности сверх необходимого.

Александр Александрович Ежевский, работавший в шестидесятых годах председателем «Союзсельхозтехники», а с 1980 года — министром тракторного и сельскохозяйственного машиностроения СССР, вспоминал: «…В течение нескольких лет, да и сегодня, мы с ним живём в одном доме, в одном подъезде. В «министерские» годы у нас был такой распорядок: в полвосьмого утра мы у подъезда встречаемся и идём пешком в министерство. Это шесть километров. Причём он на голову выше меня ростом. Он шаг, я — два. Он шаг, я — два. Но я тянулся за ним. И так в любую погоду.

Ещё накануне водители костюмы наши разутюженные, ботинки увозили в министерство. Мы приходили, переодевались и уже в девять часов, а то и раньше приступали к работе. А уезжали, дай бог, к десяти, к одиннадцати вечера, уже после программы «Время». Но возвращались уже в разное время, хотя и в одном здании работали».

Впрочем, в эти воспоминания вмешивается голос Татьяны Николаевны Поляковой:

— Нет, — говорит она, — не смог Александр Александрович выдержать этот темп. Быстро перестал ходить: дело в том, что темп и нагрузку Полякова вообще было выдержать сложно.

Но конечно, дело не в политической фронде и не в показной близости к народу, что потом стала называться популизмом. И это не было «просто так», вообще у Полякова ничего не было «просто так». Было две прагматические причины для этих путешествий: во-первых, это было время для размышлений.

Татьяна Николаевна вспоминала, что они вообще любили ходить — и на отдыхе, и в другое время. «Уматывал до изнеможения» — так она и говорила.

Вторая причина была куда печальнее. При высоком росте и сидячей работе у Полякова начали болеть ноги. Врачи сказали, что ему нужно больше ходить. Вот поэтому он ещё в Тольятти на работу стал ходить пешком. Одновременно по настоянию врачей он бросил курить. И сделал это, как и всё делал, — организованно.

Перестал Виктор Поляков ходить по московским улицам, проходя снова и снова привычные маршруты, уже много лет спустя, когда давно уже не был министром и вернулся из Елабуги.

А пока он шёл к своему рабочему месту — зданию на Кузнецком Мосту. Оно мало изменилось с тех пор, как Поляков его видел в детстве, а он работал в нём уже больше десяти лет. Здание стояло на оживлённой улице, по ней торопливо шли озабоченные москвичи, и вместе с ними шёл министр, шёл к месту своей службы, что уже давно стало историей. Это было здание непростой судьбы, его построили сразу после первой русской революции, в 1905–1906 годах. Имена архитекторов Бенуа и Гунста были известными и для того времени, и для истории искусства.

Доходный дом на Кузнецком был построен для Первого Российского страхового общества, внизу находилось то, что сейчас назвали бы офисами, — представительства и конторы крупных русских компаний, наверху были квартиры промышленников.

Экономический рост России, стремительный рост социального неравенства, разгульная жизнь чужаков — всё это не проходило незамеченным для московских обывателей. Часто квартиры занимали сибирские и уральские купцы, ещё не вышедшие из горячего мужского возраста, и по лестницам шелестели юбки весёлых девиц. Оттого недоброхоты называли иногда дом — публичным. Это, разумеется, было не так.