Ганданг принял у него из рук подарок – небольшой пакет, испещренный странными значками и перевязанный лентами из ткани великолепного яркого оттенка, который наполнил бы восторгом сердце самой тщеславной и капризной женщины.
– Я сделаю то, что ты просишь, – пообещал индуна.
Стоя напротив Ганданга и его воинов, Зуга соображал не менее лихорадочно, чем индуна, оценивая свои шансы на выживание. О бегстве он и не помышлял. Даже если не считать численного перевеса противника и полного окружения, опередить эти грозные машины, идеально приспособленные для преследования и уничтожения, можно было разве что верхом.
Встреча с войском короля Мзиликази вовсе не явилась для майора чем-то совершенно неожиданным. В последние недели он не раз просыпался среди ночи и, лежа на голой земле, размышлял, что делать в подобной ситуации. Прежде всего – скрыть страх и выиграть время, чтобы надеть парадный мундир, а потом потребовать аудиенции с королем. Пока все шло как по маслу: когда вождь сказал: «Я сделаю то, что ты просишь», – Зуге с большим трудом удалось скрыть радостное облегчение. Он стоял в стороне с равнодушным видом, пока Ганданг отбирал пятерых самых быстроногих воинов и внушал им, какое послание следует передать королю.
Начиналось оно, конечно, с длинного перечня официальных восхвалений: «Великий Черный Слон, Сотрясающий Землю…»
Далее шел длинный список подвигов, совершенных Гандангом с того дня, как он покинул королевский крааль в Табас-Индунас: поход на восток, битва в ущелье, смерть изменника и работорговца Бопы – все вплоть до сегодняшней встречи с белым человеком. После цветистого описания великолепного наряда чужеземца – Ганданг знал, что оно заинтересует отца, – послание цитировало требование Бакелы предоставить ему «право дороги» в Табас-Индунас.
Гонцы по очереди пересказывали длинное послание, и Зуга, хоть и не подал виду, с изумлением отметил, что каждый запомнил его слово в слово, – впечатляющий пример необыкновенной памяти, заменяющей письменность первобытным народам.
Получив от индуны запечатанный конверт с рекомендательными письмами, гонцы, сидевшие на корточках, вскочили на ноги, отсалютовали индуне и гуськом побежали на запад.
Ганданг повернулся к майору:
– Ты останешься стоять здесь лагерем, пока король не пришлет ответ.
– Когда это произойдет? – спросил Зуга.
– Когда королю будет угодно! – сурово отрезал индуна.
С тех пор охотникам никто не досаждал. Вокруг лагеря, карауля посменно днем и ночью, расположилась дюжина воинов-амадода, однако ни один из них не пытался проникнуть за колючую ограду. Пленники и их собственность были неприкосновенны – пока не поступит приказ убить их.
Основная часть импи матабеле стала лагерем в четверти мили ниже по течению реки. Каждый вечер индуна приходил к белому человеку и проводил с ним час-другой у костра за неторопливой серьезной беседой.
Дни ожидания сливались в недели, и взаимное уважение двух мужчин постепенно переросло в нечто вроде дружбы. Оба были воинами и любили поговорить о былых походах, стычках и сражениях, оба умели ценить достоинства человека, живущего в согласии с законами своего народа, пусть даже законы у каждого свои.
«Я считаю его джентльменом, – писал Зуга в своем дневнике, – прирожденным джентльменом».
Ганданг, лежа на циновке рядом с Джубой, отозвался о майоре еще короче:
– Бакела – мужчина.
Носильщикам Зуги позволялось передвигаться за пределами лагеря, рубить деревья и собирать листья для строительства хижин – впервые за много дней майор проводил ночи в тепле и сухости. Относительный комфорт и вынужденный отдых от бесконечных переходов быстро поправили его здоровье. Глубокая рана на щеке полностью зажила, оставив после себя блестящий розовый шрам. Плечо срасталось, ушибы почти не болели, он забросил костыль и снял перевязь с руки. Через неделю он был уже в состоянии справиться с тяжелым слоновым ружьем.
Однажды вечером майор предложил индуне поохотиться вместе, и Ганданг, которого затянувшееся безделье тяготило не меньше, охотно согласился. Амадода окружили стадо капских буйволов и погнали топочущую черную волну туда, где ждали вожди. На глазах у Зуги стройный индуна поднялся во весь рост и на бегу, даже без щита, свалил матерого быка, вонзив широкий наконечник ассегая между ребрами огромного животного. У Зуги для такого подвига не хватало ни умения, ни мужества.
Ганданг, в свою очередь, наблюдал, как майор вышел с ружьем навстречу разъяренному ревущему слону. Грянул выстрел, и слон, подняв облако пыли, рухнул на колени. Индуна подошел к нему следом за Зугой и коснулся небольшой черной дырки в толстой серой шкуре, чуть выше первой кожной складки в основании хобота.
«Хау!» – благоговейно произнес Ганданг, рассматривая окровавленный палец.
Это было выражение глубочайшего восхищения. У него самого был мушкет марки «тауэр», изготовленный в Лондоне в 1837 году. Индуна пробовал стрелять из него в буйволов, слонов и машона, но те убегали без единой царапины.