Полет сокола

В двух милях от поселка тропа круто поднималась и исчезала в седловине меж двух невысоких холмов. Не здесь ли проходит та самая Дорога гиен, путь невольников, о котором со слезами рассказывала Джуба, и если да, то как это доказать?

Первое доказательство нашлось в траве в нескольких шагах от дороги – двойное ярмо, вырубленное из развилки дерева и грубо обтесанное топором. Робин изучала рисунки в дневнике отца и сразу поняла, что это такое. Когда у работорговцев нет цепей и наручников, они надевают невольникам на шею такое ярмо и двое рабов оказываются прикованными друг другу. Они все делают вместе: идут, едят, спят – но только не убегают.

Теперь от тех, кто когда-то носил это ярмо, остались лишь обломки костей, обглоданные грифами и гиенами. Грубо вырезанное приспособление вселяло ужас, и доктор не решалась прикоснуться к ярму. Робин произнесла короткую молитву за несчастных погибших рабов и повернула назад в лагерь.

Той же ночью она собрала на совет готтентотского капрала, старого Карангу и Джубу.

– Лагерем и дорогой не пользовались столько. – Каранга дважды показал Робин обе руки с растопыренными пальцами. – Двадцать дней.

– В какую сторону они шли? – спросила Робин.

Она доверяла умению старика читать следы.

– Они шли к восходу солнца и еще не вернулись, – проскрипел Каранга.

– Он прав, – подтвердила Джуба, с видимым усилием соглашаясь с тем, кого она презирала. – Это последний караван перед приходом дождей. Когда реки наполнятся, торговли не будет и Дорога гиен зарастет травой до следующей засухи.

– Значит, впереди идет караван работорговцев, – задумчиво произнесла Робин. – Если их нагнать…

– Это невозможно, госпожа, – перебил капрал. – Они опережают нас на три недели.

– Тогда встретимся с ними на обратном пути, когда они продадут рабов и вернутся.

Капрал кивнул, и Робин спросила:

– Если работорговцы нападут на колонну, вы сможете нас защитить?

– Я и мои люди, – капрал вытянулся во весь рост, – справимся с сотней грязных работорговцев. – Он помолчал и добавил: – А вы, госпожа, стреляете, как солдат!

Робин улыбнулась.

– Хорошо, – кивнула она. – Пойдем к морю этой дорогой.

Капрал радостно ухмыльнулся:

– Меня тошнит от этой страны с ее дикарями. Скорее бы увидеть облака на Столовой горе и промочить горло добрым глотком «Кейп смоук»!

Самец гиены был стар. Его густая косматая шкура изобиловала проплешинами, плоская, почти змеиная, голова покрылась шрамами, а уши он оторвал, продираясь через терновник и участвуя в сотнях драк с сородичами над разлагающимися трупами людей и животных. В одной из стычек ему разорвали губу до самых ноздрей, и она зажила криво – желтые верхние зубы с одной стороны блестели в отвратительной усмешке.

Клыки его истерлись от старости, и он уже не мог разгрызать крупные кости, составляющие основу рациона гиен. В драках от него толку не было, и стая изгнала бесполезного старика.

Колонна работорговцев прошла по дороге давно, и человеческих трупов уже не осталось, а дичь в этой засушливой местности найти было непросто. С тех пор приходилось кормиться лишь свежим пометом шакалов и бабуинов да гнездами полевых мышей, а иногда удавалось найти брошенное протухшее яйцо страуса. От удара лапы оно взрывалось, выбрасывая бурлящий фонтан зловонной жидкости.

Однако, несмотря на вечный голод, старый самец достигал в холке трех футов и весил полторы сотни фунтов. Брюхо под спутанной клочковатой шерстью было впалое, как у гончей. По спине от нескладных высоких плеч к тощим задним лапам спускался костистый гребень.

Как обычно, старик, опустив нос к земле, принюхивался в поисках падали или отбросов, но налетевший ветерок заставил его задрать голову и изуродованными ноздрями втянуть воздух.

Пахло древесным дымом и человеком, что само по себе сулило пищу, однако резче и яснее других был запах, от которого с искалеченных, покрытых шрамами челюстей тягучими серебристыми нитями потекла слюна. Старый самец неуклюжей рысцой затрусил навстречу ветру, доносившему волны самого соблазнительного для гиен аромата – сладковатого зловония разложившейся плоти.

Гиена залегла неподалеку от лагеря за кустиком жесткой слоновьей травы, наблюдая за силуэтами, мелькающими у дымных сторожевых костров. Она лежала по-собачьи, положив морду на передние лапы и поджав пушистый хвост. Рваные огрызки ушей подергивались, ловя звуки человеческих голосов, случайный лязг ведра, стук топора по дереву. Легкий ветерок то и дело доносил восхитительный аромат тления, и гиена принюхивалась, с трудом подавляя жадное повизгивание, рвавшееся из горла.