Полет сокола

Зуга в ужасе попытался прикрыть лицо. Огромные крылья пронеслись над ним, стая соколов взмыла в воздух, и близость змеи вдруг перестала его тревожить – главным было то, что соколы улетели. Душу охватило чувство обреченности, глубокой личной утраты. Майор широко разинул рот, вновь обретая дар речи, и закричал, призывая птиц вернуться. Он надрывно вопил, пытаясь перекрыть оглушительный шум крыльев, – до тех пор, пока крики слуг не вырвали его из ледяных тисков кошмара.

Над ночным лагерем вовсю бушевал ураган. Деревья гнулись и трещали, осыпая землю сорванной листвой и сломанными ветками. Холодный ветер пробирал до костей. Наспех построенные хижины лишились крыш, пепел костра разметало по всему лагерю. Тяжелые клубящиеся тучи неслись низко над землей, закрывая звезды, и лишь угли, вспыхнувшие от ветра ярким пламенем, освещали мрачную сцену.

Перекрикиваясь сквозь вой ветра, люди ползали по земле и собирали раскиданное снаряжение.

– Прикройте мешки с порохом! – рявкнул Зуга, успевший нацепить лишь рваные брюки. Босыми ногами он нашаривал сапоги. – Сержант! Эй, Черут!

Ответ готтентота потерялся в пушечном грохоте, разрывающем барабанные перепонки. Следом полыхнула ослепительная молния, ярко высветив незабываемую картину: Ян Черут в чем мать родила приплясывал на одной ноге, размахивая другой, к подошве которой прилип раскаленный уголек из разворошенного костра. Отчаянные проклятия тонули в раскатах грома, а искаженное лицо напоминало о химерах собора Нотр-Дам. Затем снова обрушилась непроглядная тьма, и с неба хлынул дождь.

Ливень низринулся косыми, почти горизонтальными, потоками, словно лезвие косы, наполняя воздух водой, в которой люди захлебывались и кашляли, как утопающие. Свистящие струи хлестали по обнаженным телам, обжигая кожу, как заряд соли, выпущенный из дробовика. Трясясь от холода, люди прижимались друг к другу, судорожно натягивая на голову вымокшие меховые одеяла, которые источали запах мокрой псины. Так, сбившись в кучу под серебристыми струями дождя, они встретили холодную серую зарю. Налитое свинцовой тяжестью небо провисало, как брюхо беременной свиньи. Разметанные ветром останки лагеря по щиколотку залило водой, в которой плавало намокшее снаряжение. Навесы и хижины обрушились, лагерный костер превратился в черную лужу, и вновь развести его нечего было и думать. Пришлось оставить всякую надежду на горячую пищу или хоть малую толику тепла.

Зуга завернул мешки с порохом в промасленную кожу и вместе с сержантом всю ночь лелеял их на руках, как больных детей. Открыть мешки и проверить, не подмокло ли содержимое, было невозможно: дождь непрерывно падал с низкого серого неба тонкими серебристыми стрелами.

Хлюпая и поскальзываясь в мокрой грязи, майор погнал носильщиков увязывать тюки и стал собираться сам. Поспешный завтрак состоял из холодных просяных лепешек и последних кусков копченой буйволятины.

Голову и плечи майора укрывала накидка из шкуры антилопы. Дождь стекал по бороде, рваная одежда липла к телу.

– Сафари! – выкрикнул он. – Выступаем!

– Давно бы так, черт побери, – буркнул сержант, переворачивая ружье дулом вниз, чтобы в ствол не натекла вода.

Лишь теперь носильщики обнаружили, что Зуга приготовил им дополнительную поклажу. Привязанный к шестам из дерева мопане, груз был укрыт циновкой, сплетенной из слоновой травы.

– Они это не понесут, – мрачно сказал сержант, выжимая пальцем воду из лохматых бровей. – Говорю вам, они откажутся.

– Понесут. – Глаза Зуги сверкнули ледяным изумрудным огнем. – Если хотят жить, понесут.

Он тщательно выбрал лучшую из каменных птиц, без повреждений и с самой красивой резьбой, и сам подготовил ее к переноске. Статуя послужит весомым доказательством существования покинутого города, тем фактом, которого, после прочтения отчета об экспедиции, не смогут отрицать даже самые циничные критики в далеком Лондоне. Зуга хорошо понимал, что ценность древней реликвии превосходит ее вес в золоте, однако главным было даже не это. Каменные птицы приобрели для него особый, почти мистический, смысл. Они стали символом успеха всех его чаяний – обладая одной из них, он словно утверждал свою власть над новой, дикой и прекрасной страной. В будущем он вернется и за другими, но это изваяние, самое совершенное, должно остаться с ним, как священный талисман.

– Ты и ты, – ткнул пальцем майор.

Он выбрал двух самых сильных и обычно сговорчивых носильщиков, однако и они медлили. Тогда Зуга скинул с плеча тяжелое охотничье ружье. Посмотрев на выражение лица начальника экспедиции, туземцы поспешно разобрали свои тюки и распределили груз между товарищами.

– Давайте хотя бы оставим это дурацкое барахло!

Дождь и холод обозлили сержанта не меньше, чем остальных, и он кивнул на металлический ящик с парадным мундиром с такой ненавистью, словно перед ним стоял враг.

Зуга не дал себе труда ответить, лишь знаком велел Мэтью взять ящик.

К полудню маленький отряд выбрался из густых промокших зарослей слоновьей травы, заполонившей долину. Баллантайн и его люди, скользя и чертыхаясь, стали взбираться по дальнему склону.