– Нет. Мои солдаты погибали и получали ранения, как и все прочие. Я не переставала говорить моим людям одно, главное: чтобы они не колебались и сняли осаду.
– И ты была ранена под Орлеаном?
– Да, была.
– Когда и где?
– Во время штурма Турели.
– Как это случилось? Расскажи нам.
– Я первая приставила лестницу, чтобы мои люди взбирались наверх. Тогда меня и ранили стрелой.
– Пусть укажет, куда!
– В шею…
Она сказала это негромко. Жанна не хотела вспоминать тот штурм. Но воспоминания сами атаковали ее, внезапно. Крики и лязг оружия обрушились на нее, окровавленные лица, обрубки конечностей, которыми была устлана земля. Разбитые черепа и розовая каша – забрызганные кровью мозги. И сталь, много стали, алые от крови мечи, и хруст, хруст костей. Потом рыжая физиономия наверху, в проеме бойницы, и тупой удар, боль, желание крепче сжать знамя. Но оно уже выпадет из рук. Звуки плывут. Она глохнет. И опять врываются крики. И вновь исчезают – разом. Тьма…
– Жанна! – окликнули ее.
– Да? – точно очнувшись, рассеянно проговорила она.
– Тебе плохо, Жанна?
– Нет, – она отрицательно замотала головой, – ничего …
– Тебя ранили в шею, и ты осталась жива? Не истекла кровью?
– Чуть ниже шеи, – ее пальцы нащупали узелок в области ключицы. – Вот сюда. Я могу показать, господа. У меня остался шрам.
– Ты знала наперед, что будешь ранена?
Она собралась – последние крохи недавней грезы, кошмара, вернувшегося неожиданно, разом, рассыпались.
– Я хорошо знала об этом и сказала о том своему королю.
– И тебя не остановило ранение?
– Нет. Ни меня, ни мое войско.
– Но как такое могло быть?
– Я получила большое утешение у святой Екатерины и поправилась в течение двух недель.
– Эти две недели ты была прикована к постели?
– Нет, я ездила верхом и готовила моих людей к битве. Надо было торопиться…
– Торопиться? Куда, Жанна?
– Все мои победы, точно надежные камни, выстилали дорогу к одному городу – Реймсу, где я должна была короновать дофина Карла. Что я и сделала позже.
– Скажи нам, Жанна, ты щадила своих противников?
– Я щадила тех, кто готов был сложить оружие.
– Когда комендант Жаржо предложил тебе двухнедельное перемирие, почему же ты не согласилась? Разве мир – не то, чего ты добивалась на французской земле?
– Мне не нужно было перемирие с англичанами. Я и сеньоры моего войска потребовали от англичан сдачи крепости и немедленного ухода. Мы предложили им оставить оружие и доспехи и уйти на конях, в кафтанах или плащах, как мирные граждане. Я пообещала сохранить всем жизнь. Это ли не милосердие? Это ли не попытка решить наше дело миром? Я никогда не нарушала своего слова и сдержала бы его в этот раз. Но коменданту Жаржо графу Суффолку нужно было время, чтобы дождаться подкрепления и решить наши дела войной. Я не предоставила ему этой возможности. Я предупреждала его: штурм Жаржо будет жестоким, и он был таковым. И кто не был убит в Жаржо, тот был пленен, как и сам граф Суффолк!
– Тогда ответь нам, Жанна, на следующий вопрос. Ты штурмовала парижские ворота Сент-Оноре восьмого сентября тысяча четыреста двадцать девятого года – в праздник Рождества Богородицы. Неужели «голоса святых» подсказали тебе
– Я уже не помню…
– А ты вспомни! Ведь ты называешь себя христианкой!
Нет, она помнила – все помнила. Такое не забудешь!
– Так могут ли, Жанна, «святые» подтолкнуть человека на убийство в святой день?
– Я не каждый день слышала «голоса». И часто поступала по собственной воле. – Она готова была разреветься. – Война есть война…
– Это не ответ! Или
– Скажи нам, Жанна, можно ли устраивать бойню в праздник? И кто ты после этого – «посланница небес», как утверждаешь сама, или кровожадный убийца в женском обличии?!
– Англичане уже почти сто лет приходят на землю Франции, которая им не принадлежит! – Негодование, ярость и боль захлестнули ее. – Жгут и разоряют, насилуют и убивают, не задумываясь, праздники то или будние дни. Так ли уж велик мой грех, что я попыталась освободить столицу своего королевства, выбрав день, который оказался праздничным? Война есть война, господа! И вы ее начали – не я!
Войдя в камеру Жанны, Кошон сразу понял, что она в отчаянии.
– Я расскажу им, ваше преосвященство, кто я! – взглянув на него, неожиданно выпалила она.
– О чем ты, дитя мое?
– Я признаюсь суду, что я – принцесса крови. Все узнают об этом!
– Ты… не принцесса.
Жанна изумленно взглянула на собеседника:
– Нет?!
– Нет, моя девочка. Конечно, – поспешил поправить самого себя Пьер Кошон, – для меня – да. Я знаю, кто ты. Знает об этом и узкий круг посвященных. Но для целого мира – нет. Для всех ты – девушка из Домреми. Девушка, околдовавшая дофина Карла и его свиту. Назовись ты принцессой, тебя еще будут судить как самозванку, порочащую имя Карла Шестого и Изабеллы Баварской, между прочим, добровольно отдавших предпочтение своему внуку Генриху Шестому Английскому. В ущерб дофину Карлу.