Если бы они удовольствовались тем, чтобы атаковать нас на этом поле, в области наших принципов со всей возможной энергией, у нас не было бы никакого права жаловаться. Мы их атакуем и атакуем их точно так же, со всей силой, на которую мы способны. Так как наши убеждения по крайней мере так же серьезны и сильны, как и их. Но, видимо, сомневаясь в силе своих аргументов, они противопоставили нам гнусную клевету, грязные оскорбления, и это крайне гадко с их стороны.
Оставим эти неприятности и возвратимся к вопросу.
Если быть мистиком и мечтателем означает полагать, что Интернационал содержит зародыш всей организации будущего человеческого общества, мы смиренно признаем себя и мистиками, и мечтателями. Но сначала утешим себя, дорогие друзья, мы не абсолютно одиноки в своей вере. Я даже думаю, что она родилась или по крайней мере впервые самовыразилась вовсе не в горах Юры, а в бельгийском интернационале. В действительности, именно в обоих главных органах этой настолько уважаемой федерации, что сами немцы даже не осмеливаются атаковать ее в лоб, то есть в брюссельских "Интернационале" и "Свободе" ("la Liberté"), мы впервые увидели эту сформулированную и развитую мысль, которая, впрочем, стала полностью нашей. Я думаю, что сейчас у нее много сторонников в Испании, Италии и во Франции.
Что касается этой последней страны, несомненным тому доказательством для нас служит единодушное членство женевской секции пропаганды и революционного социалистического действия, составленной в большей своей части из беженцев из Франции - преданных слуг Парижской коммуны, так же как Французской федералистской секции 1871 года, находящейся в Лондоне, обеих запрещенных произволом Генерального совета.
Находясь в столь приличном обществе, мы можем не беспокоиться о проклятиях, которые летят на наши бедные головы со стороны социал-демократов Германии. Но давайте посмотрим, не найдем ли мы еще большего утешения в самой сущности нашей веры.
Что, в действительности, она содержит? Прежде всего, полное недоверие ко всему, что прямо или косвенно относится к буржуазной цивилизации, политическому миру; и, одновременно, столь же мощная вера в необходимость реорганизации общества на единой основе уравнительного и свободного труда; свободного и в то же время обязательного для каждого и всех; но обязательного фактически и только самой силой вещей, а не по праву в политическом или юридическом смысле этого слова; никакой закон, даже непосредственно проголосованный народом, по нашему мнению, не имеет права заставить человека делать то, что он не хочет делать. Существование подобного закона было бы достаточным, чтобы сделать иллюзорной любую свободу.
Правы мы или нет, чтобы с отвращением и презрением отталкивать политический мир? Мы не нанесем нашим немецким противникам оскорбления, доказывая им, что этот мир мертв и гнил. Они знают это так же хорошо, как и мы, и все больше утверждаются в этом с каждым днем. Хотя они это видят сейчас, четыре или даже три года назад они, несомненно, так не считали. Тогда, наверняка следуя своим вполне буржуазным предшественникам, они посчитали полезным заключить, от имени новой рабочей социал-демократической партии, образовавшейся, главным образом, в центре и частично также на севере Германии, оборонительный и наступательный союз с почившей ныне в бозе партией буржуазных демократов, называвшейся Volkspartei (Фолькспартай - партия народа), которая была представлена, главным образом, двумя газетами: "Beobachter" ("Беобахтер" - наблюдатель) в Штутгарте, на юге Германии, и "Zukunft" ("Цукунфт" - будущее) в Берлине, органом, основанным респектабельным и всеми уважаемым главой буржуазной демократии Германии, доктором Якоби из Кенигсберга, основной центр которого был в Штутгарте. Тогда у социал-демократов Германии, очевидно, еще была жива вера в жизненную силу и действия радикальной буржуазии. Эту веру, как доказывают все их оценки дел во время последней войны во Франции и их слепое доверие революционному гению господина Гамбетты, последнего хоть сколько-то героического представителя буржуазного радикализма, эту веру и это предрасположение, достаточно проявляющие естественные наклонности и буржуазную природу всех их инстинктов, они сохраняли слишком долго, с упорством, достойным лучшего применения. Но, наконец, в марте 1871 года они должны были открыть глаза и были вынуждены выбирать между народной и, по существу, социалистической революцией Парижской коммуны и буржуазной реакцией, представленной Версалем. Они открыто приняли сторону первой, реабилитировав тем самым предыдущие восстания в Лионе и Марселе, которые вначале они столь строго осудили.