Поле сражения

Конечно!

Человек должен быть сытым, одетым, уверенным в своём завтрашнем дне…

Но самое важное – каким он будет, этот человек.

Машарин не хотел возвращаться к своему спору с Горловым, но незаметно для себя опять вернулся к этому. Только теперь он захотел понять его.

Он никогда не считал Горлова своим врагом, многое прощал ему, так как видел в нём соратника, непреклонного борца за то же дело, которому служил и он, Машарин.

Машарин понимал, что ни одно великое дело, особенно такое, как революция, не может быть совершено без подобных людей. Они представлялись ему локомотивами.

Разумеется, человек не машина, его сразу не переведёшь на другой режим работы. Люди горловского склада не могут смиренно отойти на второй план – не те натуры!

Машарин знал, что борец из него никудышный. Борец – это что-то другое: восторженные глаза, порыв, полёт! Или этакий протопоп Аввакум, готовый и на костре креститься двумя пальцами. А он только и мечтает полеживать на диване с книжечкой в руках, размышлять о всеобщей справедливости, вкусно и сытно питаться, волочиться за юбками и отдыхать от этих удовольствий с ружьишком или удочкой. Это его сущность. Всё остальное он заставлял себя делать: учиться, чтобы его не ругали, а говорили о нём с завистью и восхищением; работать, работать, чтобы слыть деятельным и современным; истязал себя гимнастикой, фехтованием, боксом, чёрт знает чем, изнурял математикой и философией – и всё для того только, чтобы никто не разглядел в нём байбака. И это удавалось!

Может быть, и противостояние Горлову не что иное, как уложить революцию на диван?

Мир вообще-то ведь яростно бунтует, разрушает всё, лепит на развалинах новое, чтобы идти дальше. А разве не прав Горлов, что надо сломать человека и создавать его заново? Надо, если рассматривать его как скопище всех мыслимых пороков: животный эгоизм, звериная жадность и жестокость, стремление унизить и растоптать себе подобного, унизительная ложь и лицемерие…

А если взглянуть на него по-другому: созидатель, равный в искусстве своём самому богу, доброта, самопожертвование во славу ближнего, кладезь премудрости и сокровищница добродетелей – тогда что ломать и что строить взамен?

Взамен Горлов предлагает свою модель. Люди, по его мнению, должны быть подобны патронам в обойме: целенаправленными, готовыми в любую секунду рвануться вперёд и поразить любую цель. Не раздумывая, не сомневаясь, напевая гимн безумству храбрых. В идеале это не так уж и плохо: любая задумка тут же превращается в реальность, сметаются горы, реки текут вспять – прекрасно! Все радостны и счастливы. Одни мысли, одни чувства, одни песни. К сожалению, этот идеал неосуществим, так как природа позаботилась, чтобы ни один человек не походил на второго. Люди не патроны и серийному производству не поддаются. И человечество движется вперёд и развивается только потому, что они разные. И они останутся разными. Их надо беречь, какие они есть. Революция уничтожила первооснову всякой подлости – жажду богатства и страх перед нищетой. Партия взяла курс на всеобщую грамотность, мужик и рабочий получат в свои руки лучшие машины, и слово останется только за временем. Главное – не позволить горловым устроить прокрустово ложе, потому что люди от страха начнут лгать, скрывать мысли, следить, чтобы никто не отступил от эталона, доносить друг на друга – то есть пойдут на крайнюю степень развращения. Но этого не может быть – народ, взявший власть в свои руки, не допустит этого…

Потом Машарин отвлекся, стал думать о себе, о своих приленских друзьях, таскал ровных небольших окуней и не заметил, как стемнело.

– Евдоким! – крикнул он Доньке, когда в городке уже засветились окна. – Кончай! Домой пора.

Он смотал удочку, кинул улов в Донькину суму и полез в лодку. Перемёты осмотрели торопливо, сняв с них несколько стерлядок и ельцов, снова наживили крючки и поставили снасти на ночь.

– После завтрака сгоняем проверить, – сказал Машарин.

– Стал быть, и ты не фартовый, – сказал Донька. – Я думал, с тобой поймаем.

– Выходит, не фартовый, – согласился Машарин. – Ты не огорчайся. В другой раз отличимся.

– Когда он будет, другой? Ты, поди, дорогу-то позабыл…

– Да нет, дорога там. Такое, Евдоким, не забывается. И рыба её не меняет.

У берега Машарин помог Доньке вытащить и привязать лодку и попрощался до завтра.

– А рыбу-то? – напомнил Донька.

Но он отказался, сославшись, что Матрёна не любит с ней возиться, а самому некогда, и ушёл.

«Рыбак!.. – обиженно думал о нём Донька. – Посидел, покурил, только время зазря провели. Как отдыхать поехал! А ишшо командир!..»

Утром Донька Машарина не застал. Тот уехал с чоновцами на банду и когда вернётся, никто не знал.

Проверить перемёты Донька сговорил встретившегося дружка, и на предпоследней снасти они заарканили желанного осетра. Кое-как вывели его к берегу и там убили острогой. Он был немного меньше, чем тот, который снился Доньке, и можно было его затащить в лодку, но они не стали этого делать, а повели его к берегу на буксире, как настоящего двухаршинника.