Покушение в Варшаве

– Сама Мария-Терезия не сделала лучшего приобретения, – продолжал уговаривать канцлер. – Она потеряла Силезию, но сохранила остальное государство от распада. Вот ее честь. Вот ее слава. Вы же продолжите дело предков, которые венчали императорской короной множество устремившихся под их руку королевских корон. В свете приобретения Польши как вассала все годы вашего царствования засияют новым блеском. Оно окажется долгой, выверенной дорогой к цели. Ваша терпимость, кротость, отказ от войн превратили империю в тихую гавань для метущихся народов, которые нигде, кроме как у ступеней вашего трона, не могут найти успокоения.

Клеменс умел красиво говорить.

– Как вы это сделаете? – спросил старик, мысливший незамысловатыми категориями и уклонявшийся от великого ради прочного.

– Мы коронуем вашего внука.

– Тайно?

– Конечно. Только те, кому нужно, будут это знать.

– А русские?

– Им это будет давить на голову и сделает уступчивыми в балканских вопросах.

Вот теперь император кивнул с полным сочувствием – эту цель он понимал. Более того – считал, что молодой царь Николай сорвался с цепи. Крушит направо и налево вожделенное «равновесие». Рвет нити, сшившие мир после войн с Бонапартом. На него следует надеть ошейник, и сделают это австрийцы – не англичане, не французы, не турки, упаси Бог, тем более не персы, и уж ни в коем случае не поляки. Именно такой ошейник и предлагал канцлер.

– Я согласен. Пусть герцога тайно коронуют. Но даже его мать, эрцгерцогиня, не должна об этом знать.

Последнее никак не входило в планы Меттерниха. Он организовал целый каскад маленьких утечек информации, словно пробил железный рукомойник во множестве мест гвоздем. Конечно, целью являлось подспудное оповещение русских о том, что корона Болеслава Храброго увенчала не ту голову.

Принцесса Мария-Луиза могла сболтнуть фрейлине, кому-то из придворных, а пока находилась в Вене, неизвестно чьему дипломату. Не злонамеренно, а для поддержания беседы. Ведь эрцгерцогинь учат светским манерам, и умение не обрывать разговора ценится выше умения вовремя прикусить язык.

Другой источник – друзья-офицеры. Драгунский полк Франца передислоцировали под Краков. Вроде бы ничего особенного, но достаточно задуматься, чтобы понять: движение части прикрывает перемещение человека. Сын Наполеона зачем-то привезен в старый город польских королей, где хранятся их коронационные регалии, в которых русским, между прочим, отказано. Дурак бы не насторожился!

В карете герцога Рейхштадтского не опускали занавесок на окнах. Даже на станциях. Особенно на станциях. Напротив, молодому майору разрешили выходить. А его камердинер Гастон распугивал всех своим гасконским носом и чудовищным выговором, словно вернулись времена оккупации.

Следующая утечка предназначалась для поляков, а уже через них, непрямым путем, для русских. В какой бы союз госпожа Вонсович не вступила с Чарторыйским, она не преминет подтвердить верность и австрийцам, ибо эта дама играет сразу на всех роялях, причем разные мелодии. Поэтому в Варшаву полетело шифрованное послание с просьбой прибыть в Краков если не самой, то хотя бы послать кого-то из сыновей, «ибо событие, долженствующее произойти, не может состояться не на глазах у лучших представителей древнего королевства».

Этой фразой Клеменс особенно гордился. Она не значила ничего определенного. И в то же время значила все.

Разрезав такое послание ножом для вскрытия почты, Анна пришла в ажитацию и призвала детей. Было решено, что в Краков, как бы невзначай, поедет Мориц, уже «подружившийся» с герцогом Рейхштадтским и благодаря своим французским корням представлявший ту часть польской аристократии, которая чаяла освобождения при братской помощи бонапартистов.

Август напутствовал брата в присутствии матери самым возвышенным образом, а когда вышли, весьма буднично:

– Только не давай никаких обещаний. Лучше молчи. – Это требование было и суровым, и по-настоящему твердым. Ибо старший из молодых графов Потоцких давно подозревал, что восторженная взбалмошность матери может завести их туда, откуда обратного пути не будет. Когда-то он разделял с Анной ее убеждения, ее экзальтацию, ее героизм, но вырос. И понял, что главное на свете – сохранение рода и его фамильного богатства, чего не получится, если по имениям пройдет война. Все равно: проигранная или победоносная. Свободные, но нищие – это не девиз Потоцких.

Средства, силы, власть и золото нужны для того, чтобы, добившись независимости, встать на первой ступени возрожденного, очень шаткого трона. А если ни силы, ни золота не будет, то где же они окажутся? Позади всех? Такого венца делу не надо.

Именно в подобных мыслях он и наставлял брата. Мориц с самого путешествия в Гнезно был сбит с толку, а отправление в Краков ошарашило его еще больше. Сколько же у Польши будет королей? И если один законный – тот, что наденет на голову венец Болеслава Храброго и возьмет в руки Щербец, – то что делать со вторым? Помешать фарсу в Круликарне? Убить?