Покушение в Варшаве

Константин едва не застонал. Вахтпарады и разводы, которые он раньше так любил, теперь, после приезда брата, приносили ему мало удовольствия. Все смотрели на государя, а тот, против прежнего – исполнительного и придирчивого Николая – мирволил офицерам да еще выговаривал цесаревичу:

– Вы требуете от всех невозможного совершенства. Это люди, а не цирковые машины. Если рядовому Красиньскому села на нос муха, он не мог не чихнуть…

– Чихать в строю! – взрывался Константин. – Ну уж, увольте! Такой распущенности ни один порядочный капрал не потерпит.

«Да вы-то не капрал!» – читал он на лице брата.

– Как вам терпится? – с отвращением и упреком бросал цесаревич.

Император разводил руками: терпится вот.

– И не такое сносить приходится, – иногда откровенно подтрунивал Никс. – Непокорность, перечливость, потоки жалоб, которые я, государь в своей стране, не могу удовлетворить.

Все, кто слышал, проникались пониманием – по рожам видно, чуть не кивают!

Хоть за завтраком, у себя дома Константин Павлович мог отвести душу: ругал гостей на чем свет стоит. Благо они в Круликарне, как в скворечнике. Ничего не слышат.

– Сколько я еще буду корчить из себя шута? – муж срывал с шеи салфетку. – Он только моей милости обязан престолом. Надо же понимать… настоящий-то государь я!

Ненормальнее ситуации не придумать. И поставил себя в нее Константин сам. Жанетте иногда казалось: специально. Чтобы посмотреть, как остальные будут выкручиваться.

– Он всем обязан мне. И мог бы в благодарность оставить меня в моей Варшаве в покое.

Именно поэтому княгиня каждый день читала мужу душеспасительные тексты. А вечерами молилась: ну скорее же, скорее уезжайте! Пусть коронация пройдет одним махом, и гости уберутся домой. Тогда муж снова будет спокоен. Очень большая натяжка. Константин спокоен не бывал. Не давал спуску, скручивал в бараний рог, отправлял, куда Макар телят не гонял, показывал Кузькину мать. Какие еще бывают русские выражения?

Княгиня выучила их наизусть, но вот беда: императора нельзя было послать на поиски Макара или напугать неказистой матерью Кузьмы. Начав служить еще в юности, под гневливым окриком брата, тот вообще не воспринимал угроз. У крика есть особенность – к нему привыкают и начинают в грош не ставить.

Именно эту особенность демонстрировали все прибывшие с Николаем генералы. Видимо, у них семейная привычка – срываться. Но вот чего Жанетта никогда не видела у Константина: царь извинялся. Особенно если бывал крут и несправедлив. Как-то понял, что ему просто не смеют возразить. Правда, он наивно думал, что обычного: «Прости, брат», достаточно. Но все люди разные. Некоторые просто не умеют прощать. Затаиваются, копят зло. Это она хотела бы сказать Николаю. Но, как и многие, не смела.

Прежде они всегда общались с большой охотой, когда третий из великих князей приезжал в Варшаву. Изменился ли он в отношении нее после коронации? Совсем нет. Но теперь в его манере появилось что-то подчеркнуто милостивое, снисходительное. Минутами становилось жаль того ершистого, всклокоченного, простоватого парня, каким Жанетта знала Никса раньше.

Сейчас это был импозантный молодой мужчина. Очень красивый и сознающий свою красоту. А кроме того, и власть – вес каждого жеста, каждого слова. И, что самое неприятное, при соблюдении всех внешних формальностей в отношении старшего брата, уступившего ему престол, Николай в глубине души считал, что ничем тому не обязан.

Если это видела кроткая Жансю, то что же умел разглядеть Константин, который был куда проницательнее жены?

Затаенный упрек? Желание все изменить, как ему, государю, нравится? Неумение ценить советы? Желание свернуть то, что нагородил покойный Ангел, чтобы дышать свободно? Цесаревич понимал чувства брата и тяготился. Как тяготились им самим.

– Милая, я больше не нужен, – вырывалось у супруга. – Именно это брат и приехал мне сказать. Да как-то язык узлом завязался. Он с детства был такой: горазд сопли жевать.

«Не вы ли сами его запугали?» – с упреком думала она.

– Я ковром ему под ноги стелюсь!

Княгиня знала, что на такой ковер не наступают, – пропитан кровью кентавра. Завернись – вспыхнет.

Отдохновение она находила в беседах с императрицей. Но та боялась за своего мужа и смотрела с немым укором: «Опять Константин показал себя…» Дальше следовал рассказ об обыденных вещах: раскричался на разводе, посадил актеров на гауптвахту, выгнал сенаторов, которые пришли с представлением, да не к нему, а к императору…

Жанетта тоже измучилась с гостями. Казалось, они просто не могут не примечать промахов мужа. Еще хуже были генералы царя. Особенно Бенкендорф, как начальник III отделения. Лович питала к нему добрые чувства. Всегда отменно вежлив, серьезен, ни тени пренебрежения в ее сторону. Но ему по должности положено знать многое такое, что она предпочла бы оставить в тайне. А он, напротив, обязан докладывать.

Как-то на днях, подсаживая княгиню в карету, Александр Христофорович шепнул: