Покушение в Варшаве

– Надо было больше. – Он не стал говорить, что как следователь спасал, сколько мог. Не поверит. Решит, что собеседник оправдывается. – Они нарушили присягу, раз. – Отец стал загибать пальцы. – Хотели убить царя, два. А если взялись освобождать крестьян, взяли бы и отпустили своих собственных. Безвозмездно. С землей. Как я сделал.

У Морица совсем глаза полезли на лоб.

– Вы отпустили своих крестьян? У вас нет рабов?

Александр Христофорович зашелся тихим смехом.

– Рабов у меня отродясь не было. Я, если вы заметили, не римский патриций. По закону крепостной привязан к земле, а не к барину. Хотя, конечно, многие нарушают и мнят себя хозяевами людей. В любом случае сия практика чудовищна. Я сначала освободил своих крестьян в Лифляндии. А потом в русских имениях. Однако не до каждого сразу доходит.

Мориц терялся в догадках. Перед ним сидел очень странный человек. Если он таков, как кажется, то почему служит царю? С этим страшным понятием для юноши было сопряжено все злое, темное, вся дикость и варварство, все угнетение, которое дьявол налагает на род людской.

– Но если убить царя, то можно разом освободить всех, – предположил он. – И несчастных безгласных рабов, и тех, кто выше, но все равно лишен свободы перед его лицом.

Бенкендорф болезненно поморщился. Как же Яна загадила парню мозги! Теперь ведь не объяснить… Поэтому он сказал просто:

– Если вы убьете царя… Ну-ну, не открещивайтесь, мне по службе положено знать, что за каша варится в ваших республиканских умах… Так вот, если вы убьете царя, то убьете целый народ. Как бы вытащите из него душу. Ты к этому готов?

Мориц задумался. Убить разом всех русских? Так, чтобы их совсем не было? Но ведь это мечта – не жизнь.

– Ага, – кивнул собеседник, – а потом немцев, турок. Кто вам еще мешает? Уверяю, что и французы вскоре окажутся не так хороши, как вы думали. Нашел: евреи, вот кого вы станете по старой традиции сажать на колья и вешать у лавочек. Еще есть литовцы, которые вроде бы вы, но не совсем… – Собеседник зло смеялся, а у Морица сердце опускалось: ведь правду говорит.

– Ты меня не понял, – жестко оборвал его мысли Бенкендорф. – Русские вовсе не исчезнут. Их корова языком не слизнет. Но они лишатся души. Сострадания. Бога в сердце. Будут, как ожившие мертвецы, бродить по свету без единой воли и совести, которая их сейчас сдерживает. Вот тогда пощады не ждите. – Александр Христофорович помолчал. – А пока есть царь, она возможна. Как возможно прощение. Он – тот канат, который связывает свой народ с Богом.

– Вы поэтому ему служите? – выдохнул Мориц.

Трудно сказать. Невозможно выразить.

– Вы поляк и воспитаны в аристократических традициях, – подбирая слова, сказал Бенкендорф. – Поэтому нет смысла объяснять. Знайте вот что: сейчас очень светлый, редкий момент, когда можно если не забыть и не простить друг друга, то хотя бы начать с чистого листа. У вас есть иная дорога, кроме как палить по государям и получать от них же воздаяние в виде свинцовых оплеух.

Юноша покусал губы.

– Но я люблю родину, – жалобно произнес он.

– И я люблю, – вздохнул его отец. – Свою. Но сейчас такая минута, когда она могла бы стать у нас общей. Этого хотел Александр Благословенный, прощая вас после войны.

– Но мы не хотим прощения! – выпалил весь побелевший юноша, разом ставший похожим на Яну в минуты праведного гнева.

– Хотите смерти? – Бесстрастно осведомился собеседник. – Говорю вам: сейчас можно все изменить.

– Не у нас, у вас все изменится, – прошипел Мориц, удивляясь, какой у него злой, чужой голос. С интонациями даже не матери, а Лелевеля.

– Жаль, – вздохнул отец. – Боюсь, уже неисправимо. – Он осторожно взял юношу за плечи, наклонил к себе, поцеловал в лоб и перекрестил. – Бегите домой.

Карета остановилась у чугунной решетки с несколькими выломанными прутьями.

– Отсюда вас забрали. – Александр Христофорович помедлил: говорить – не говорить? Но потом все-таки решил, что острастка лишней не будет. – Подумайте над тем, что я сказал, и если все-таки решитесь на покушение, помните, что для моих служащих нетрудно вынуть вас не то что из сада, из постели в Париже.

Не стоило угрожать. Это разом перечеркнуло все добрые впечатления от разговора.

– Вы тоже спите вполуха, – сообщил Мориц. – Варшава – неспокойный город.

Александр Христофорович захохотал. Храбрый мальчишка! В долгу не останется.

Глава 16. Папаши

Младший сын графини Вонсович благополучно вернулся домой и сел на кровать, стараясь справиться с разноречивыми чувствами. Часа через полтора к нему зашел брат. Август был озабочен и пытался говорить о завтрашнем отъезде из столицы.

– Я никуда не еду, – отозвался Мориц. – Скажи матери, меня никто не станет преследовать.

Август застыл прямо перед ним.

– Кто тебе мог дать такие гарантии?

– Мой отец.

– Когда? – не понял брат.

– Только что. Я его видел.

– Ты бредишь, – Август протянул руку и коснулся лба Морица.

Тот пылал.

– Мама! Он бредит! У него жар! – закричал старший.

Прибежала Анна.

– Говорит невесть с кем, – продолжал Август. – В таком состоянии он не может ехать.