Поколение «все и сразу»

Рита предложила мне перебраться в Москву, где в одной клинике, открывшейся чуть менее года назад, как раз требовался хирург. Я решил не отказываться от возможности, а вместе с тем посчитал нужным одновременно устроиться ассистентом к коллеге-профессионалу, чтобы учиться сложному искусству. И я как раз собирал вещи к отъезду. Чертова коммуналка вот-вот останется позади, в Москве я буду снимать недорогую однушку…

Мне жаль Риту, но кто ж виноват, что ей посчастливилось влюбиться в того, кто не готов ответить взаимностью? В конце концов, все мы жертвы любви. В последнюю нашу совместную смену мы по-дружески тепло обнялись на прощание. Она крепко прижала меня к себе и не собиралась отпускать, отчего из глаз моих даже хлынуло несколько слезинок.

– Ну, и что ты плачешь? – Тихо, оторвавшись, но держа меня за руки, как бы упрекает она, когда я чувствую, как слезы ее скатываются мне на спину.

– Да так. Все-таки… – Я хотел было признаться в том, что она дорога для меня, но… Но боялся нанести еще больше боли. – Столько воспоминаний. Не хочется уезжать.

– Тебе нельзя стоять на месте. Стояние убьет тебя, запомни.

Сначала мне пророчили, что убьет меня любовь, теперь стояние… Впрочем, в это пророчество я верил охотно. Но терять так больно…

Я в последний раз оглядел ее с ног до головы, собираясь запомнить такой раз и навсегда. Волосы за полгода отросли до плеч. Несмотря на то, что лицо ее сейчас покрасневшее и заплаканное, перед глазами все равно маячит привычная жизнерадостная Маргарита, которую ни одно обстоятельство не в силах сломить…

Перебирая ее недорогие подарки, я вдруг поймал себя на мысли, что Карине обязательно будет посвящен один из моих романов, а позднее вечером я решился взяться за него: все равно все предыдущие работы завершены… Завтра Новый год, а это значит, что историю с нею я возьму с собой в следующий год.

– Ну, до нового года совсем чуть-чуть. Готов перешагнуть черту?

Я мысленно оборачиваюсь назад: длинный путь в расстояние с год. Лицо мое мрачнеет, брови, как оно обычно бывает, наливаются свинцом…

– Нет, не готов, не хочу без нее.

– Надеюсь, это шутка, – Борис смотрит на меня то ли с полной серьезностью, то ли с отвращением. Сейчас у меня не возникает неприязнь при виде его пьяного лица…

– Какая разница, что это. В любом случае, это не я сейчас языком трещу, а кто-то другой. Моя тень, от которой оторвали тень возлюбленной, но точно не я настоящий.

– Заумно… Двадцать четыре года, – многозначительно и глубоко протягивает Борис. В голосе его отблеском маячит стальная тоска, – Лучшие годы…

– Если это лучшие годы, – тяжело выдыхаю я, – тогда какая же чернь ожидает впереди?

– Та, на которую нацеливаешься?

– В точку.

– А знаешь, мне все-таки так жаль… Жаль, что ты уезжаешь. Уверен, что так нужно?

– К сожалению.

– Но это ведь не из-за нее?

– Нет, что ты, – с расстановкой медленно признаюсь я. И без детектора лжи ясно, что частично я вру… – Если бы я бежал от нее, достаточно было бы сменить район.

А в сущности я закрепил в голове дурацкую мысль, что не могу жить в Питере, потому что с ней теперь так много связано мест… И как по ним водить новых девушек?

– Уезжаю, ради работы, ради шанса преуспеть в бизнесе, – заканчиваю мысль я.

– Все еще рассчитываешь на свою идею?

– И буду продолжать. До конца. Не выйдет – возьмусь за новую.

Через пару дней я сел на ночной поезд, отчаливший с Московского вокзала. Провожающих никого. Как таковое прощание с городом, в котором я родился, в котором провел детство и юность, в котором вступил во взрослую жизнь, не состоялось. Не помню, о чем я тогда думал и думал ли о чем-либо вообще… Кажется, в поезде, лежа на верхней полке при тусклом свете я оставлял карандашом наброски для будущего романа, думая о том, как красивее поведать свою историю о первой настоящей любви, о молодых людях, не обретших терпение, но с засевшим желанием всего и сразу…