Похищение Муссолини

– Ну что, что, подъесаул Кульчицкий? Что случилось? Император Хирохито вошел в Москву?

– Радчук вернулся, господин ротмистр.

– Всего-навсего?

– Он прошел через границу и вернулся.

– Иначе какой смысл проходить ее?

Курбатов сидел на полу, по-восточному скрестив ноги и упершись в колени локтями сомкнутых у подбородка рук. Он был одет в холщовые брюки и рубаху, напоминающую борцовскую куртку дзюдоиста; одежда, в которой обычно тренировался.

Даже сегодня, когда до перехода кордона оставалось несколько часов и вся группа, кроме Кульчицкого и Радчука, отсыпалась, ротмистр почти два часа отдал тренировке, упражняясь у одинокой старой сосны, что росла на утесе сразу за хижиной, в которой они нашли себе приют. Он только что вернулся и теперь старался поскорее восстановить силы. Хотя с удовольствием прервал бы свой отдых, чтобы тотчас же отправиться к границе.

– Что говорит Радчук?

– Что участок очень опасный. Он преодолевал его ползком, под кроной колючих кустарников, по острым камням.

– Ожидал, что дорогу ему выстелят паркетом?

– Не в этом дело. Он весь изодрался. Придется всем нам переходить границу в каком-нибудь рванье, а уж потом переодеваться.

– У нас еще есть четыре часа. Село рядом. Рванье нам помогут раздобыть японцы. Где этот гладиатор?

– Отмоется и явится для доклада.

– К черту отмывание. Сюда его.

Поручик Радчук был единственным из группы, кто не прошел подготовки в секретной школе. Его только планировали зачислить туда. Два месяца он ходил в резервистах. Однако включить его в группу предложил один из инструкторов. Он знал, что Радчук обладает удивительной способностью быстро, по-змеиному, ползать, бесшумно, по-кошачьи, ходить и подкрадываться.

Но главное даже не это. Двадцатипятилетний поручик был ценен тем, что по крайней мере раз двадцать пересекал границу в самых разных ее участках, выступая в роли проводника диверсионных групп. Хотя был он не из местных. Родом откуда-то из Воронежской области. В Забайкалье оказался уже в ходе Гражданской войны. За границу отступил с каким-то отставшим от войск отрядом Семенова.

Вот, пожалуй, и все, что Курбатову удалось узнать об этом человеке. Впрочем, он не очень-то и интересовался им, поскольку инструктор сразу предупредил, что до сих пор Радчук ни разу не согласился войти в состав какой-либо из диверсионных групп. Его устраивала лишь роль проводника. Да и то за большую плату. Правда, деньги свои отрабатывал честно.

Сейчас поручик тоже вошел в группу лишь на время перехода границы. Идти дальше наотрез отказывался.

Радчук явился минут через десять. Одежда действительно изорвана. Лицо в царапинах, пальцы кровоточат. На плечах один погон – да и тот едва держался.

– Зато тропа надежная, – объяснил Радчук, перехватив мрачный взгляд ротмистра. – Словом, проведу. Там только две небольшие каменные проталины. По одной из них проходит тропа. У второй красные в прошлом году кустарник вырубили. А вдоль этой не успели. Или поленились. Я, правда, немного проредил, снизу подстриг. Лаз проделал.

– Вот этого не нужно было делать.

– Даст Бог, не заметят. Если осторожно, прорвемся без перестрелки. Участок в этом месте гористый. Следов почти не остается. А если на кордоне следов не оставил – уже полдела.

– Но я слышал, что именно на этом участке три месяца назад была расстреляна тройка контрабандистов.

– Была. Красные засаду устроили. Но ведь и эти трое перлись со своим товаром считай что напролом. Я с проводником их беседовал – он уцелел. Обнаглели совсем, думают, что на границе чучела с ружьями стоят.

– Если и в этот раз устроят – будем прорываться с боем. Но обязательно прорываться. Настраивайтесь на такой исход, поручик.

– Обычно я настраиваюсь на более страшный, – сверкнул своей белозубой цыганской улыбкой Радчук.

В облике поручика было что-то даже не от цыгана, а от индуса: смуглое, с навечно запечатлевшейся на нем лукавинкой, лицо, черная дуга бровей, прямой, с едва заметной горбиночкой, нос. Телосложения он был среднего, однако худощавая, жилистая фигура его тем не менее источала и некую, сокрытую в ней, недюжинную силу, и жилистое упрямство человека, привыкшего к каждодневному тяжелому труду.

«А ведь утверждают, что потомственный офицер, – вдруг закралось в сознание Курбатова смутное пока еще подозрение. – Дворянин. Что-то не похоже. Или же офицерство-дворянство наше российское окончательно вырождается, в цыганскую кровь уходит».

– Что скажете на это, поручик? – спросил он, потеряв нить, вместе с которой обрывались мысли и возобновлялся разговор.

Радчук пристально взглянул на Курбатова, и глаза его сверкнули скрытым холодным огнем: словно решался на какой-то отчаянный шаг.

– Не понял вас…

«Истинный офицер, очевидно, сказал бы: “Простите, не понял”».

– Выступаем в семь вечера. До этого времени можете молиться, спать и вновь молиться. Вы, подъесаул Кульчицкий, срочно займитесь одеждой. С помощью японского лейтенанта, естественно.

– И за его деньги, – не забыл уточнить подъесаул.

– Свободны, господа.