Похищение Муссолини

Можно предположить, что, попав в такое положение, в каком оказался Муссолини, крупный политический деятель не станет таскать за собой письма случайные, ничего не значащие. Понимая, что ему придется держать ответ перед международным трибуналом, – разве нельзя допустить такое? – он прихватил с собой только то, что способно хоть в какой-то степени компрометировать тех или иных политиков.

– Дуче решится на это? – как бы между прочим спросил Черчилль.

– Трудно судить о том, как он поведет себя на допросах. Но в том, что Муссолини попытается оказывать давление на некоторых государственных мужей, угрожать разоблачениями, – можно не сомневаться. Письма, документы, стенограммы… Когда человек прижат к стенке и в затылок ему смотрят дула карабинов, обвинять его в непорядочности трудно. И не имеет смысла.

28

Привести свою освободительную казачью дивизию в Питер Семенов не успел. Временное правительство, как он и предвещал, было разогнано. Возможно, поэтому атаман воспринял сие известие без особого огорчения. Реальной власти в Забайкалье правительство уже все равно не имело, а сам факт его существования только сдерживал есаула, сковывал его инициативу. И хотя под натиском красногвардейцев есаулу-атаману вскоре пришлось увести свои отряды за границу, он все же почувствовал: никакой присягой, никакими обязательствами перед существующим режимом он теперь не связан. А долго отсиживаться за кордоном не намерен был.

Семенову вдруг вспомнилась январская ночь тысяча девятьсот восемнадцатого. Не запомнил, какое это было число, но с поразительной точностью мог воспроизвести всю ночь почти по минутам. Он стоял тогда у самого кордона, в основании коридора, устроенного для его солдат китайскими пограничниками. А мимо все шли и шли эскадроны, исчезая где-то там за сопками, в окутанной ночным мраком России. Войско его представлялось неисчислимым, а земля, лежащая по ту сторону кордона, – разоренная, истомленная кошмарами большевистских порядков, – родная земля, ждала его, словно явления Христа.

Именно тогда, пропуская мимо себя казачьи эскадроны, он окончательно решил, что отныне его отряды становятся освободительной казачьей армией, а сам он должен быть провозглашен вождем забайкальского казачества. Каких-нибудь двести метров составлял его последний переход, после которого он снова оказался в России. Но начинал его Семенов никому не известным есаулом, а завершал вождем казачества, атаманом. На рассвете станция Маньчжурия уже находилась в его руках. Рабочая дружина, красные отряды, советы – все было разгромлено и истреблено. Самым жесточайшим образом истреблено. Начальнику станции он лично приказал загрузить товарный вагон трупами и отправить в Читу. Семенов умышленно прибегал к такой жестокости, чтобы сразу же морально сломить красных, показать, что за все их злодеяния придется держать ответ. И кара будет страшной, как в Судный день.

Когда вагон был готов к отправке, неожиданно позвонили из Читы, из областного Совета. Какой-то служака потребовал атамана Семенова и грозно поинтересовался, что там происходит на станции.

– Разве что-то произошло? – насмешливо переспросил его Семенов, вежливо представившись перед этим. – Ах да, была небольшая потасовка. Но теперь уже все спокойно. Везде абсолютно спокойно. А что у вас в Чите?

– Вы не ответили на мой вопрос, товарищ, простите, господин Семенов! Как работник Читинского Совета я прошу объяснить, какая обстановка сейчас на станции Маньчжурия. У нас есть сведения…

– О, у вас даже есть какие-то сведения? – сдержанно рассмеялся Семенов. – У вас еще есть сведения… Слушай, ты, гнида краснопузая! Доложи там своим, что на станции Маньчжурия восстановлена власть атамана Семенова. Ваши красногвардейцы, советчики и дружинники пытались помешать этому. Но теперь они мне уже не мешают.

– Как я должен понимать это? Я обязан доложить, что вы их расстреляли?

– Расстрелял? Ни в коем случае. Патроны у меня ценятся дороже, чем жизнь предаталей Отечества. Их жизни не стоят дороже веревок, на которых я их перевешал. Так и доложи своему Совету. И еще… Через сутки на ваш адрес прибудет вагон с ценным грузом. С оч-чень ценным грузом.

– Каким именно? – уже совершенно иным, глуховатым, дрожащим голосом спросил «советчик».

– То есть как это с «каким»? С вашими товарищами. Не забудьте встретить его с оркестром. Как полагается во время официальных приемов. Все!

– Чанчунь, господин генерал, – прервал его воспоминания адъютант.

Впереди, по ту сторону реки, сплошной стеной представало хаотичное нагромождение изогнутых, словно французские треуголки, типично китайских крыш. Стен почти не было видно, сплошные крыши – чужого города, с чужой судьбой. Он подступал к самой кромке берега, загадочный и коварный, готовый в любую минуту озарить чужеземца своим азиатским оскалом неискренности.

– Возьмем его, а, полковник? И превратим в столицу Российской Маньчжурии. «Российская Маньчжурия», как, ротмистр, звучит?

– Диковато как-то, – мрачно проговорил Курбатов. – Все равно, что «Японская Россия».