Похищение Европы

А раньше разве не так же говорили? «Какая война? Не в восемнадцатом веке живём – просвещённый девятнадцатый век на дворе, батенька». Ну, а двадцатый вообще мнил себя вершиной цивилизованности, что не помешало ему породить две мировые войны, не считая холодной.

И в двадцать втором с упрямством фанатиков будут верить: «Какая война? Это вам не двадцать первый век». До поры до времени, пока не запахнет.

Неделю назад гондурасили с Командором и дядей Павлом до покраснения глаз. Собираясь домой, Командор негромко спросил:

– Философ, запах чувствуешь?

Я принюхался. Газ закрыт. Может с улицы чем-то несёт? Отодвинул штору, глядя на зеленоватый отблеск неонового света на тротуаре, но с улицы не доносился даже запах маттиолы.

– Не там, – Командор, пальцем ткнул в новостную ленту на мониторе. – Запах войны чувствуешь? Конфликты порождают политики, раздувают журналюги, а заканчивают вояки. Как ни крути, всё идёт к этому. Не завтра, конечно, не послезавтра. Когда вспухнет так, что готово будет лопнуть.

Слова Командора тогда заставили меня поёжится. Теперь тоже мурашки ползут по спине и, хотя в этот раз есть повод свалить всё на холод и сырость, почему-то это не получается.

Говорят, супружеские измены совершаются не в постели, а в умах. Войны – таким же образом. Третья мировая уже состоялась в умах, – утверждает Командор. Переход в горячую фазу – вопрос времени. И как не обвиняй себя в больном воображении, это успокаивает плохо.

Командор и дядя Павел идут вперёд, забыв о нас с дедом. Так и не сдвинувшись с места, старик снова стучит ладонью по торцу фонаря, но уже совсем слабо и рассеяно. Потом вдруг вскидывает голову, кричит вслед дяде Павлу и Командору:

– Эй, парни! Так и будем молчать?

– А что ты хочешь сказать? – Командор оборачивается, издали слепя нас светом фонаря.

– Уж если они там творят что хотят, пусть хотя бы по самым важным вопросам советуются с народом. – Дед вдруг срывается с места идёт навстречу слепящему свету так проворно, что я не сразу догоняю его. Вскинув вверх руку, указательным пальцем ставит в воздухе восклицательные знаки. – Я хочу, чтобы со мной посоветовались, куда идти стране.

– Кто ты такой, чтобы советоваться с тобой? – с чуть приметной иронией спрашивает дядя Павел, поджидая старика.

– Я народ. Тебе, Паша, всё равно, потому что страна и так идёт туда, куда ты хочешь, в твою любимую Европу и тебе плевать, что думают другие люди. А представь, что власть поменяется и страна пойдёт в другую сторону, тогда, что? Будешь доволен?.. Во-от! Потому и говорю: надо бы у народа спросить.

– Никто у тебя спрашивать не будет. Забудь.

Некоторое время идём молча, пока не доходим до лаза в древнюю штольню из которой мы попали в систему подземных галерей. Теперь, чтобы залезть туда обратно, надо подсаживать друг друга, но Командор проходит мимо, даже не глядя на чёрное жерло штольни.

– Рома, у тебя хоть и фонарь, но по сторонам ты не смотришь. – Останавливается дядя Павел.

– Смотрю я по сторонам. Идём, найдём вход в штольни, хочу посмотреть. Здесь не далеко.

Мы снова идём вслед за Командором.

– А Европа чего молчит? – нарушает молчание дед Тудор. – Они должны защищать демократию, или я чего-то не понимаю?

– Европа боится, что результат референдума окажется не такой, на который она рассчитывает, – отвечает Командор.

– Какая им разница, какой будет результат? Главное демократия.

– Им сейчас главное оторвать нас от России, а что дальше с нами будет, об этом пока никто ещё не думал.

– Не слушай его, дядя Тудор, – говорит дядя Павел. – Всё правильно делает Европа, нельзя по любому поводу референдумы проводить. Денег не хватит.

– Ты считаешь, это мелкий повод? Решается вопрос о будущем твоей страны, а ты… – старик сердито топает ногой, по-мальчишески порывисто подтягивает штаны и ускоряет шаги, всем своим видом показывая, что о не хочет иметь ничего общего с дядей Павлом.

Пытаясь догнать Командора, спотыкается, бормочет под нос проклятия, отмахивается от какого-то невидимого собеседника.

– Ничего, дядя Тудор, пробьёмся. Ты сам знаешь, что бывает в конце тоннеля. – Дождавшись деда, Командор сворачивает в перпендикулярно идущую галерею, гасит фонарь, и в наступившей темноте в конце штольни проявляется небольшое пятнышко света – как крохотный битый пиксель на огромном чёрном экране, только сильно размытый и бесформенный.

Выход из штольни закрыт двустворчатыми воротами, сделанными из железных уголков с натянутой на них сеткой рабицей. С левой стороны сетка натянута не плотно, привязана к раме в нескольких местах алюминиевой проволокой. Отдав мне фонарь, Командор легко раскручивает проволоку в одном месте, потом в другом.

– Чем лезть снова через подвал, выйдем как люди.

Во времена моего детства этих ворот не было, и здесь ходили все, кому не лень. Метров на десять в глубину стены штольни исцарапаны надписями, плотность которых возрастает по мере приближения к выходу. Где-то в середине примостилась сделанная мной – ржавым гвоздём по потемневшему от времени известняку: «Денис. 2004».