В Англии эта рыба считается до известной степени грубой пищей, ее не принято подавать к столу, однако в России осетра ценят высоко. Сервированный в виде холодной нарезки со студнем и под соусом из хрена он точно не вызывает отвращения, и мне доводилось едать гораздо менее вкусные блюда по нашу сторону Ла-Манша. Больше всего в осетре русские любят икру. Они вынимают ее из рыбы, пока та еще почти жива, и поедают ее с великой охотой, поскольку икра ценится тем выше, чем она свежей. В России различают три вида икры: абсолютно свежая, когда вообще не добавляется соли; слегка соленая, в каковом виде ее обычно привозят в Англию и другие страны Европы; и, наконец, паюсная икра, которую, как второсортную, спрессовывают в брикеты. Последнюю используют для сэндвичей и прочих закусок. Такая слегка спрессованная либо свежая икра с рюмкой русской водки, принятой за минуту перед тем, как вы усаживаетесь за стол, чудесным образом повышает аппетит, а также пробуждает сильную жажду.
Глава VI
Дорога тем временем сделала крюк, и наш возница направил коней к берегу. В этот момент идущая прямо перед нами упряжка проломила лед, и лошадь стала испуганно биться в воде. Глубина здесь не превышала, к счастью, четырех футов, поэтому вытащить животину не составляло труда. Гораздо более важной задачей было понять, как нам теперь добраться до берега. Между нашими санями и твердой землей простиралась обширная полынья, проехать через которую, не промокнув, казалось уже невозможным.
– Чудесно, – буркнул мой компаньон. – Просто чудесно. Давайте-ка выберемся из саней и хорошенько оглядимся. Поищем местечко, где можно проехать.
– Да здесь проскочу, – подал голос наш Ииуй, сияя широкой улыбкой на лице цвета вареного омара.
Судя по всему, его забавляло наше положение.
– Я тебе проскочу, шельма, – рявкнул мой компаньон. – Стой на месте, пока мы не вернемся.
После продолжительных поисков мы обнаружили участок, где ширина полыньи не превышала двенадцати футов. Какие-то крестьяне, рыбачившие поблизости, подошли к нам и предложили помощь. Один из них принес шест длиной около восьми футов, при помощи которого, как он сказал, мы могли бы перепрыгнуть через промоину. Мой товарищ посмотрел на меня с меланхоличной улыбкой, отражавшей борьбу решимости и сомнений.
– Ужасно, – сказал он. – Однако выбора у нас нет. Боюсь, придется прыгать.
С этими словами он взялся за шест и воткнул его покрепче в илистое дно.
– А если на той стороне подо мной лед провалится? – замер он вдруг в нерешительности, отпустив шест.
– В таком случае готовьтесь принять ванну, – был мой ответ. – Однако же поспешите. Чем дольше вы тянете, тем больше сомнений. Стоять очень холодно. Прыгайте поскорей.
– Да я вот подумал, – продолжал мой компаньон, – не лучше ли будет все же в санях? Так я, пожалуй, только снизу подмокну. А то ведь и вправду, чего доброго, треклятый лед подо мной не выдержит. Вес-то у меня будь здоров.
В этом с ним нельзя было не согласиться, поскольку в своих мехах и во всей остальной одежде он весил, как минимум, двадцать стоунов[5].
– Да и силенки у меня уже не те, что прежде, – продолжал он. – Провалюсь ведь, а потом замерзну насмерть.
В этот момент его опасения почти подтвердились. Лед под ним треснул, и одной ногой он где-то на фут ушел в воду. Отпрыгнув назад, товарищ мой объявил:
– Только в санях! Треклятой палке не доверюсь ни за какие коврижки.
Момент был ужасный, и я не могу сказать, что наслаждался всей этой ситуацией. В жизни человека бывают такие минуты, когда у сердца возникает вдруг неистребимое желание выскочить куда-нибудь из груди. Чувство это весьма пренеприятное и хорошо знакомое мне по скачкам в Лестершире, когда лошадь галопом подходит к так называемому «снегирю» (препятствие в виде плотной живой изгороди, а также скрытого за ней рва), и вам совершенно неясно, что ожидает вас по ту сторону; однако на скачках за вами наблюдает множество людей, и это ко многому обязывает. В то время как здесь не было никаких зрителей, кроме нескольких ухмыляющихся мужиков и моего товарища, который решил отказаться от вызова и потому считал, что и мне будет лучше и благороднее последовать его примеру.
Вопрос благородства, помещенный меж двух вариантов – проехать ли по воде в санях или рискнуть, прыгнув с шестом, – казался мне сейчас решительно неуместным. Выбор был хуже некуда, однако я остановился на втором пути, будучи слегка раздражен из-за насмешек веселившихся на наш счет крестьян. Они пребывали в полном восторге от нашего конфуза, негромко обмениваясь абсолютно справедливыми, но в то же время крайне неуважительными замечаниями по поводу размеров, которые мы с моим компаньоном приняли в своих одеяниях.
– Ты погляди, какие толстые! – говорил один.