Поезд сирот

Я не отрываюсь от дела, хотя сердце пускается вскачь. Мистер Нильсен редко обращается к жене по имени. Я продолжаю составлять баночки в пирамидку: снизу пять, потом четыре, три, две, одна наверху. Оставшиеся запихиваю на полку под витриной. Водружаю на место кусок мыла, соскользнувший на пол. Закончив, просто стою, выжидая. Слышу шепот. А потом миссис Нильсен зовет:

– Вивиан? Ты там?

У кассы стоит посыльный из «Вестерн-юнион» в своей синей форме и фуражке с черным околышем. Телеграмма совсем короткая. «Военный министр с прискорбием сообщает, что Люк Мэнард погиб при выполнении боевого задания 16 февраля 1943 года. Подробности будут сообщены вам по мере поступления».

Я не слышу, что говорит посыльный. Миссис Нильсен плачет. Я дотрагиваюсь до живота, до ребенка. Нашего ребенка.

Несколько месяцев спустя я узнала подробности. Голландик и трое его сослуживцев погибли, когда в авианосец врезался самолет. Сделать ничего было невозможно: самолет развалился прямо у них над головами. «Надеюсь, вам принесет утешение тот факт, что Люк погиб мгновенно. Он ничего не успел почувствовать», – пишет его товарищ Джим Дейли. А потом я получаю его личные вещи: наручные часы, свои письма, одежду. Крестик-кладдах. Я открываю посылку, дотрагиваюсь до каждого предмета, потом закрываю, убираю подальше. Снова надеть свой крестик я смогу только много лет спустя.

Голландик не хотел сообщать никому из сослуживцев о том, что жена его беременна. Говорил, что из суеверия: боялся спугнуть счастье. Я радуюсь этому, радуюсь тому, что Джиму Дейли пришлось писать это грустное письмо жене, а не матери.

Следующие несколько недель я встаю совсем рано, до света, и иду на работу. Полностью переставляю товар – целыми отделами. Вешаю у входа большую новую вывеску, нанимаю студента-дизайнера, чтобы он украсил нам витрины. Несмотря на свой живот, еду в Миннеаполис, брожу по большим универсальным магазинам, записываю, что у них стоит в витринах, какие возникли новые моды на цвета и фасоны, а до нас пока не дошли. Заказываю к лету велосипедные камеры, солнечные очки, пляжные полотенца.

Лил и Эм ведут меня в кино, в театр, поужинать. Миссис Мерфи то и дело приглашает на чай. Однажды ночью я просыпаюсь от резкой боли и понимаю: пора в больницу. Звоню, как договаривались, миссис Нильсен, собираю чемоданчик, она заезжает, отвозит меня. Схватки длятся семь часов, под конец боль делается настолько невыносимой, что я даже думаю: может, меня сейчас разорвет пополам? От боли я начинаю плакать, и все не пролитые по Голландику слезы извергаются потоком. Я совершенно раздавлена горем, утратой, беспросветностью своего одиночества.

Я давно уже знаю, что утраты не только возможны – они неизбежны. Я знаю, каково это – потерять все, оторваться от одной жизни и уйти в другую. И в этот момент я со странной, глубинной уверенностью понимаю: видимо, такова уж моя судьба – проходить через это снова и снова.

В больничной кровати я переживаю все: страшное бремя горя, крушение всех надежд. Я рыдаю взахлеб, оплакивая утраченное – единственную свою любовь, семью, будущее, на которое смела надеяться. В этот миг я принимаю решение. Больше я через такое пройти не смогу. Не смогу полностью отдать себя кому-то, а потом утратить его. Никогда, больше никогда я не хочу терять никого, кого люблю беззаветно.

– Тише, тише, – увещевает меня миссис Нильсен, и голос ее звенит от тревоги. – Если будешь так плакать, не…

Она произносит «не выкормишь», но я слышу «не выживешь».

– Я не хочу жить, – отвечаю я. – У меня ничего не осталось.

– У тебя остался ребенок, – говорит она. – И ради него ты должна жить.

Я отворачиваюсь. Тужусь, и скоро ребенок появляется на свет.

Крошечная девочка в моих руках весит не больше куренка. Волосики светлые, курчавые. Глаза яркие, как камушки под водой. Чуть живая от изнеможения, я прижимаю ее к себе и закрываю глаза.

О том, что собираюсь сделать, я не говорю никому, даже миссис Нильсен. Я шепчу дочурке в ухо имя: Мей. Мейзи. Как и я, она станет перевоплощением той, умершей.

А потом делаю, как задумала. Отдаю ее.

Спрус-Харбор, штат Мэн 2011 год

– Вивиан… Вы ее отдали, – говорит Молли и подается вперед на стуле.

Они уже несколько часов просидели в гостиной в креслах с подголовниками. Старинная лампа между ними отбрасывает сноп света. На полу стопка голубых авиаписем на тонкой бумаге, перевязанных бечевкой, золотые мужские часы, стальная каска, пара армейских носков – они высыпались из черного корабельного рундука, на котором стоит штамп: «ВМС США».

Вивиан разглаживает одеяло на коленях, качает головой, точно в глубокой задумчивости.

– Простите. – Молли поглаживает так и не использованное детское одеяльце – корзиночное плетение не потускнело, каждый стежок лежит на своем месте. Выходит, у Вивиан была дочь, а она от нее отказалась… а потом вышла замуж за Джима Дейли, лучшего друга Голландика. Любила ли она его или просто искала утешения? Сказала ли ему про ребенка?

Вивиан наклоняется, отключает диктофон.

– Вот так и кончается моя история.