Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре

Прожив в Нью-Йорке несколько лет, мы поехали в Швецию и Данию повидаться с друзьями, эмигрировавшими туда из Польши. Их «посадка» в Европе была куда «мягче» нашей. Но, увидев их, я не могла избавиться от сравнения: здесь нас бросили в глубокую воду, сказали: «Плывите!», и нам пришлось плыть. А там вода мельче – настолько, что в ней и плыть-то нельзя. Конечно, на глубине легче и утонуть. Это и есть мое представление о Нью-Йорке: открытое общество, археология, человеческое тепло и глубокие воды.

Был ли момент, когда вы вдруг почувствовали внутреннюю гармонию с городом, или это чувство пришло (или до сих пор приходит) постепенно?

Я думаю, это случилось, когда в 90-е годы мы переехали в Манхэттен или как минимум когда еще в 70-е я стала работать в Центре крови между Первой и Второй авеню на 67-й улице. Мне нравится эта часть города, и мне всегда хотелось здесь находиться, но было слишком дорого. Наверное, ассимиляция началась, когда я стала приезжать сюда на работу, познакомилась со своими любимыми друзьями и кое-чему научилась – тому, что определяет Америку и Нью-Йорк, тому, что является частью этого общества. Так или иначе, не хочу показаться снобом, но мое любимое место в городе, позволившее мне акклиматизироваться, – это Верхний Ист-Сайд. Хотя сейчас, говорят, лучшим районом в Нью-Йорке является как раз Верхний Вест-Сайд.

Другим таким моментом была защита диссертации. Мне вдруг довелось оказаться в местах, которые раньше были для меня совершенно недоступны. В 82-м году я начала преподавать в Колумбийском университете. Мой сын окончил школу. Я выпустила несколько книг. Так что появилось ощущение «прибытия», а не зря потраченной жизни.

Не могли бы вы вспомнить какой-нибудь случай или эпизод, произошедший с вами в Нью-Йорке – такой, какой было бы трудно себе представить в другом месте?

Наверное, таким эпизодом было 11 сентября, точнее – реакция людей, их доброта друг к другу. Сейчас все стало более рутинно, но тогда люди действительно чувствовали себя как один. У меня есть короткое стихотворение об этом. Называется «Memento Mori»:

 Человек входит в автобус:
 «Доеду ли я до 86-й улицы?»
 Как доверчив тот, кто вошел.
 Как доверчив тот, кто ответил.

Потому что тогда действительно нельзя было знать наверняка, доедешь ли ты куда нужно.

Об 11 сентября у вас есть еще одно стихотворение («Город»), где вы описываете Нью-Йорк как раненую птицу с «ампутированными» крыльями, которая омывает свои раны в водах двух рек. Что эти трагические события значат для эмигрантской идентичности?

Это было крещение. Глубочайшая рана. Все были ранены – не только те, кто погиб или у кого погибли друзья и близкие. И это чувство делало тебя частью всего остального. Я преподавала и помню, как трудно было всем нам – и мне, и каждому студенту – сосредоточиться, сконцентрироваться. Один из студентов в моем классе польского языка работал на «Скорой помощи», в тот день его вызвали. Когда он после занятий приехал на работу, выяснилось, что машина «Скорой помощи» с его друзьями уже выехала в нижний Манхэттен и все они там погибли. А он просто опоздал. Это было ужасно и для него, и для нас, потому что через него мы тоже испытали это чувство.

А как 11 сентября изменило (или еще изменит) литературный образ Нью-Йорка? Как, в частности, эти события повлияли на ваши стихи?

Появилось чувство уязвимости. В июле 2001 года я написала стихотворение, в котором назвала Lower Broadway «каньоном», через который мы проходим как через жизнь, а внутри этого «каньона» спит монстр. До 11 сентября оставалось три месяца. Сейчас, когда я перечитываю это стихотворение, мне становится страшно.

Как вы сформулировали бы главный нью-йоркский миф?