Подземные. Жив

– Где? – И деда на полку показыват, а сам еще квохчет да радывается эдак мистеру Отису. Ну, мистер Отис-то ему всегда дюже нравился. Вона тама на полке, да так высоко, что я и не видел ее никада, мистер Отис трубку достал, о какой они с дедой толковали. Из початка она была – самая большущая и наилучшая трубка, какую деда себе сделал. Мистер Отис, он-то на нее глядит эдак горестно, что я и не видал, чтоб люди так када глядели. Грит: – Пять лет. – И больше ничё не сказал, птушта он тада в последний раз деду видел, и деда это знал.

А чуть погодя деда заснул, а все вокруг стояли да разговаривали, да так, что я и не понял, как так спать-то вообще можно, а они от что грят. Сказали, что деда дюже болеет и наверняк помрет, а я же, маленький Жив, ну от что им со мной теперь делать? Ох, как же ужасно много они все тама плакали тада. Тетка Гастонья да подружайка ейная, миз Джоунз, а все птушта деду они любили, как я, сынок – и он тож плакал, и вся прочая мелюзга, какая с дороги к нам под дверь собралась поглядеть. Псина, она снаружи выла, все в дом хотела. Мистер Отис, он всем и грит, чтоб прекратили головы себе волновать, мож, деда и вообще скоро совсем поправится, да тока он в этом не уверен, а потому присмотрит, чтоб деду послали в лазарет, и от тама-то у нево все хорошо и будет. Все тута согласились, что так и надоть, и мистеру Отису сказали спасибы, птушта он своими деньгами заплатил, чтоб деда постарался и опять весь поправился.

– А мальчонка, – грит он тетке Гастонье, – вы уверены, что ваш супруг и ваш отец одного мнения о том, чтоб вы этого мальчонку себе оставили?

И она ему грит:

– Господь им состраданье дарует.

А мистер Отис грит:

– Ну, прикидываю я, что так оно не будет, но вы об нем хорошенько заботьтесь, слышьте меня, и дайте мне знать, все ли в порядке. – Боженька, как же я плакал, када слышал, что все и всё так говорят. Ох Боженька, плачу я, када бедново деду забирают и несут ево к машине, кабутто какую старую перееханную псину, и ложат ево на задню сидушку, и увозят ево в лазарет. Я-то плачу, а тетка Гастонья, она дверь дедову закрыват, а он-то ведь ее никада не закрывал, ни разу не закрыл ее за все сто лет свои. От жутково страху мне так тошно, хоть счас наземь рухай и ямку себе в ней копай, чтоб тама наплакать да спрятаться, птушта никада не видал я ничё, окромя этово дома и деды, во все свои дни отродясь, а тута приходют эти и утаскиват меня прочь из пустово дому, а деда мой взял да и помер у меня на руках, ничё уж с этим поделать не мог. Ох Боженька, а ведь я помню, как он грил про забор и Господа, да и про мистера Отиса, и про мои мокрые лапищи, и помню я ево так жуть как недавно, а щас от и нету ево, я плачу и всех вокруг позорю.

Глава 3 Дом тетки Гастоньи

В общем, забрали меня дальше по дороге в дом к тетке Гастонье, а дом тот большой, старый-битый, птушта их тама одинцать-двенцать человек живет, от самомалейшево младенчика до старово дедушки Джелки, который весь старый да седой, тока внутре сидит. Совсем не как у деды в доме. У них тама окошки кругом повсюду, и большая труба кирпичная, да еще верандия вокруг всево дома идет, и тубареты на ней, а на половицах арбузные корки да песок, без них тама никак не покрутишься. Ой, сроду никада не видал я стока мух, скока видал у них в том доме. Нет уж, неохота мне тута оставаться. На гумне деревья растут, и вишня, и качеля хорошая, да тока их тама шестеро-семеро мелюзги, и все визжат да вякают, а свиньи у них не такие хорошие, как у деды свиньи, тута никак и близко нет. Никада не видал я нигде такой скучищи. Нет уж, неохота мне тута быть. Спать мне ночью тама негде, тока на одной постеле с тремями или четырями другими пацанами, а я спать никак, коли стока локтей мне в физию суется.

Дедушка Джелки, этот дядя меня пугат, птушто грит:

– Приведить-ка суда ентого мальца, – и меня приводят, а он меня хвать за руки и глядь на меня одним большущим жолтым глазом, да тока им не целит как надо, бедняга, и глядит прям у меня над головой да ничё не видит. Другой же глаз, ево и нет тама больше, он у нево весь в голову ушел. Глаз у нево нету, у старика этово. Держит меня крепко да больно и грит: – Вот он, малец ентот. Ну, не больше разика в день мне его держать и выпадат.

Тетка Гастонья, она тута подбегат да меня оттаскиват:

– Ты чего этого мальчонку проклясть хошь, когда всех уж по семь раз проклял? Не виноват он за то, что отец евойный с твоими глазами сделал, он же просто несмышленыш еще.

А дедушка Джелки, так он как давай орать:

– Мне надоть его потрогать семь раз, покуда не помрет, никто не возбранит.

– Ничего и не надоть, – орет тетка Гастонья, а дядя Сим, это муж ейный, он как давай тетку Гастонью за дверь выводить, а я тута как побегу да как спрячусь в хлеву, птушта уж оченно боязно, что дедушка Джелки дотянется и меня опять словит. Нет уж, не нравится мне дом тетки Гастоньи, нет.

Как змеюка, дедушка Джелки сидит в углу и ест у себя с коленей, а все прочие едят вокруг столешницы, а дедушка Джелки – он слышит, как все грят, и грит: