Читаем Подземные. Жив полностью

«Я ничего не скажу, – думал я. – А ты решишь что я не мужчина если я не разозлюсь?»

«В точности как эта война я же говорю».

«У женщин тоже бывают войны…»

Ох что же нам делать? Я думаю – вот сейчас я пойду домой, и с этим все покончено наверняка, ей не только теперь скучно и с нее хватит но она еще и пронзила меня в некотором роде изменой, была непостоянна, как напророчено в сновидении, сновидение проклятый сон – я вижу как грабастаю Юрия за рубашку и швыряю его на пол, он выхватывает югославский нож, я берусь за стул дабы обрушить на него, все вокруг смотрят… но продолжаю грезить наяву и заглядываю в его глаза и встречаю внезапно яростный взгляд ангела-шута который превратил все свое пребывание на земле в большую шутку, и я понимаю что все это с Марду тоже было шуткой и думаю: «Смешной Ангел, возвышенный среди подземных».

«Бэби тебе решать, – вот что на самом деле она говорит, – сколько раз ты хочешь меня видеть и все такое – а я хочу быть независима я же сказала».

И я иду домой потеряв ее любовь.

И пишу эту книгу.

<p>Жив</p><p>Глава 1</p><p>Я и деда</p>

Никто никада не любил меня, как я себя люблю, тока мама, а она померла. (Мой деда, он такой старенький, что помнит, как было сотень лет назад, а как на прошлой неделе и вчерась – ему незнамо.) Па мой отвалил так давно, что никто и не упомнит ево в лицо. Братец мой кажное воскресенье днем в новом костюме перед домом, на старой дороге, а мы с дедой просто садились на крыльце, качались да болтали, да тока братец мой к такому ноль внимания и однажды раз – и смылся, тока ево и видали.

Деда, када один был, грил, что за свиньями поглядит, а я чтоб шел забор тама выправить, и грил:

– Я Господа видал, Он через забор этот сотень лет назад перелез и опять придет.

Моя тетка Гастонья заходит, суется во все, пыхтит – так она сказала, что это ничё, она в такое тож верит, Господа видала стока раз, что и не сосчитать нипочем, да все аллилуйя да аллилуйя, грит:

– Раз все это евангельское слово и истина, крошка Живописный Обзор Джексон7, – (это я), – должен в школу пойти учиться, и читать, и писать, – а деда глядь ей прям в глаза, кабутто табачным соком харкнуть хотел туда, и грит:

– Мене-то чё, – от так от, – да тока ни в Божью школу никакую пойдет он, и никада своих заборов выправлять не станет.

И пошел я в школу, и пошел из школы домой днем опосля, и увидал, что никто никада не поймет тама, откуда это я такой взялся, они это Северной Кэролайной звали. По мне, так никакая то не Северная Кэролайна. Тама сказали, что темней, черней меня пацана никада вообще в ту школу не ходило. Уж это я и сам всегда кумекал, птушта видал, как мимо дома маво ходят белые пацаны, и розовых пацанов видал, и синих видал, и зеленых, и оранжевых, а потом и черных, тока таких черных, как я, не видал никада.

В общем, наплювал я на это да жил, да радывался, да важнецкие пирожки себе лепил, када жутко маленький был еще, пока не увидал, дочево жутко они воняют; и все такое, а деда щерится с крыльца да старой зеленой трубкой своей дымит. Однажды два белых пацана мимо шли, меня увидали и грят: я-де воистину черный, как негритосский малёк. Ну, грю я, уж это я и без вас знаю. Они грят – видно, я слишком еще маленький для тово, что они тама задумали, я теперь забыл что, а я грю – отличнейшая лягуха, грю, из кулака у нево выглядыват. Он грит: никакая это не лягуха, а ЖАБА, и ЖАБА он сказал так, чтоб я аж на сотень миль вверх подпрыгнул, так ясно он это сказал и громко, а потом они упылили за горку, что на задах дедова участка у нас стоит. И так я смекнул, что они и есть Северная Кэролайна, они жаба-то и есть, а ночью мне это даж приснилось.

На перекрестке мистер Данэстон давал нам со старой псиной сидеть на ступеньках своей лавки кажный божий вечер, и я важнецкие песни по радиве слыхал тама, такие простые, но все равно хорошие, и две-три себе заучил, ажно семь, чтоб петь их. От как-то раз мистер Отис подъезжат на своем здоровенном, старом ах-то, купил мне две бутылки «Д-ра Перчика»8, а я одну домой деде взял: он-то и сказал, де, мистер Отис – будь здрав, какой прекрасный человек, он евойново папку знавал, и папку евойново папки ажно сотень лет назад, хорошие они люди были. Уж это я и сам кумекал: и мы согласились с дедой на этом, и согласились, что Д-р Перчик завсегда обалденно хорошую шипучку готовит для питья публике. Ясно ж вам, как я тада жил да радывался.

Перейти на страницу:

Все книги серии От битника до Паланика

Неоновая библия
Неоновая библия

Жизнь, увиденная сквозь призму восприятия ребенка или подростка, – одна из любимейших тем американских писателей-южан, исхоженная ими, казалось бы, вдоль и поперек. Но никогда, пожалуй, эта жизнь еще не представала настолько удушливой и клаустрофобной, как в романе «Неоновая библия», написанном вундеркиндом американской литературы Джоном Кеннеди Тулом еще в 16 лет.Крошечный городишко, захлебывающийся во влажной жаре и болотных испарениях, – одна из тех провинциальных дыр, каким не было и нет счета на Глубоком Юге. Кажется, здесь разморилось и уснуло само Время. Медленно, неторопливо разгораются в этой сонной тишине жгучие опасные страсти, тлеют мелкие злобные конфликты. Кажется, ничего не происходит: провинциальный Юг умеет подолгу скрывать за респектабельностью беленых фасадов и освещенных пестрым неоном церковных витражей ревность и ненависть, извращенно-болезненные желания и горечь загубленных надежд, и глухую тоску искалеченных судеб. Но однажды кто-то, устав молчать, начинает действовать – и тогда события катятся, словно рухнувший с горы смертоносный камень…

Джон Кеннеди Тул

Современная русская и зарубежная проза
На затравку: моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось
На затравку: моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось

Чак Паланик. Суперпопулярный романист, составитель многих сборников, преподаватель курсов писательского мастерства… Успех его дебютного романа «Бойцовский клуб» был поистине фееричным, а последующие работы лишь закрепили в сознании читателя его статус ярчайшей звезды контркультурной прозы.В новом сборнике Паланик проводит нас за кулисы своей писательской жизни и делится искусством рассказывания историй. Смесь мемуаров и прозрений, «На затравку» демонстрирует секреты того, что делает авторский текст по-настоящему мощным. Это любовное послание Паланика всем рассказчикам и читателям мира, а также продавцам книг и всем тем, кто занят в этом бизнесе. Несомненно, на наших глазах рождается новая классика!В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Чак Паланик

Литературоведение

Похожие книги

Ада, или Отрада
Ада, или Отрада

«Ада, или Отрада» (1969) – вершинное достижение Владимира Набокова (1899–1977), самый большой и значительный из его романов, в котором отразился полувековой литературный и научный опыт двуязычного писателя. Написанный в форме семейной хроники, охватывающей полтора столетия и длинный ряд персонажей, он представляет собой, возможно, самую необычную историю любви из когда‑либо изложенных на каком‑либо языке. «Трагические разлуки, безрассудные свидания и упоительный финал на десятой декаде» космополитического существования двух главных героев, Вана и Ады, протекают на фоне эпохальных событий, происходящих на далекой Антитерре, постепенно обретающей земные черты, преломленные магическим кристаллом писателя.Роман публикуется в новом переводе, подготовленном Андреем Бабиковым, с комментариями переводчика.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века
Ада, или Радости страсти
Ада, или Радости страсти

Создававшийся в течение десяти лет и изданный в США в 1969 году роман Владимира Набокова «Ада, или Радости страсти» по выходе в свет снискал скандальную славу «эротического бестселлера» и удостоился полярных отзывов со стороны тогдашних литературных критиков; репутация одной из самых неоднозначных набоковских книг сопутствует ему и по сей день. Играя с повествовательными канонами сразу нескольких жанров (от семейной хроники толстовского типа до научно-фантастического романа), Набоков создал едва ли не самое сложное из своих произведений, ставшее квинтэссенцией его прежних тем и творческих приемов и рассчитанное на весьма искушенного в литературе, даже элитарного читателя. История ослепительной, всепоглощающей, запретной страсти, вспыхнувшей между главными героями, Адой и Ваном, в отрочестве и пронесенной через десятилетия тайных встреч, вынужденных разлук, измен и воссоединений, превращается под пером Набокова в многоплановое исследование возможностей сознания, свойств памяти и природы Времени.

Владимир Владимирович Набоков

Классическая проза ХX века