Подземные. Жив

Юрий Глигорич: молодой поэт, 22 года, только что приехал из яблонеурожайного Орегона, перед тем был официантом в столовой на большом пижонском ранчо – высокий худой светловолосый югослав, симпатичный, очень дерзкий и превыше всего прочего старающийся срезать Адама и меня и Кармоди, все время зная нас как старинную почитаемую троицу, желая, естественно, будучи молодым непубликуемым неизвестным но очень гениальным поэтом уничтожить больших упрочившихся богов и возвысить себя – желая следовательно и их женщин тоже, будучи не стесненным условностями, или неопечаленным, пока еще, по меньшей мере. – Мне он понравился, я считал его еще одним новым «молодым братушкой» (как Лероя и Адама до этого, кому я «показывал» писательские уловки) а теперь буду показывать Юрию и он будет мне корешком и ходить со мною и Марду – его собственная любовница, Джун, бросила его, он к ней плохо относился, он хотел чтоб она вернулась, у нее была другая жизнь в Комптоне, я ему сочувствовал и расспрашивал как идут у него дела с письмами и звонками в Комптон, и, что самое важное, как я говорил, теперь он впервые вдруг смотрел на меня и говорил «Перспье я хочу с тобой поговорить – внезапно мне захотелось поистине узнать тебя». – В шутку за воскресным вином у Данте я сказал: «Фрэнк залип на Адаме, Адам залип на Юрии» а Юрий вставил «А я залип на тебе».

В самом деле залип в самом деле. В то скорбное воскресенье моей первой болезненной любви к Марду посидев в парке с парнями как договаривались, я притащился снова домой, к работе, к воскресному обеду, виновато, опоздав, обнаружив мать пасмурной и все-выходные-одной в кресле со своей теплой шалью… а мои мысли теперь переполненные Марду – не думая что хоть сколько-нибудь важно то что бы я там ни наболтал молодому Юрию не только «Мне снилось что ты обнимался с Марду» но еще и у киоска с газировкой по дороге в парк когда Адам захотел позвонить Сэму и мы все сидели у стойки и ждали, с лимонадами, «С тех пор как мы с тобой виделись в последний раз я влюбился в эту девчонку», информация воспринятая им без комментариев и которую я надеюсь он помнит до сих пор, и разумеется так оно и есть.

И вот теперь раздумывая о ней, ценя наши с ней драгоценные добрые мгновенья о которых прежде я и думать избегал, возник факт, раздувавшийся в своем значении, тот поразительный факт что она единственная девушка из всех кого я когда-либо знал которая по-настоящему понимала боп и умела петь его, она сказала в первый уютный денек красной лампочки у Адама «Пока я ехала головой я слышала боп, в музыкальных автоматах и в “Красном Барабане” и везде где мне случалось его слышать, с совершенно новым иным ощущением, которое я, правда, вообще-то не могу описать». – «Но каким же оно было?» – «Но я не могу описать, оно не только посылало волны – проходило сквозь меня – Я не могу ну типа, заполучить себе его, пересказывая его словами, понимаешь? УУ ди би ди ди» спев несколько нот, так прелестно. – Та ночь когда мы стремительно шагали вниз по Ларкину мимо «Черного Сокола» вместе с Адамом на самом деле только он шел следом и слушал, тесно голова к голове, распевая дикие припевы джаза и бопа, временами я фразировал а она издавала совершенные фактически очень интересные современные и передовые аккорды (подобных которым я никогда нигде не слышал и которые имели сходство с модерновыми аккордами Бартока но были по-боповому хеповы) а в другие разы она просто делала аккорды а я делал контрабас, по старинной великой легенде (вновь ревущей высокой кушетки поразительно убойного дня которую я не рассчитываю что кто-то поймет) прежде, мы с Оссипом Поппером пели боп, выпускали пластинки, всегда беря на себя партию контрабаса тум тум под его фразировку (настолько как я вижу сейчас похожую на боповую фразировку Билли Экстайна) – мы вдвоем рука об руку несясь длинными шагами по Маркету по хиповой старой сердцевине Калифорнийского Яблока распевая боп и притом неплохо – восторг этого, и придя после жуткой попойки у Роджера Уокера где (организация Адама и мое молчаливое согласие) вместо нормальной балёхи были одни мальчики и все голубые включая одного молодого фарцовщика-мексиканца и Марду отнюдь не застигнутая врасплох веселилась и болтала – однако несмотря на все это, сорвавшись домой на автобус что ходит по Третьей Улице распевая ликуя —

Тот раз когда мы читали вместе Фолкнера, я прочел ей «Кони в яблоках», вслух – когда зашел Майк Мёрфи она велела ему сесть и слушать пока я продолжал но тут я изменился и все равно не смог читать а поэтому перестал – но на следующий день в своем мрачном одиночестве Марду села и прочла весь однотомник Фолкнера.