Подземные. Жив

Вечно испытывая ее, что идет рука об руку с «сомнениями» – да уж сомненья – и мне бы хотелось обвинить себя в сволочизме – такие испытания – кратко я могу назвать два, та ночь когда Ариал Лавалина знаменитый молодой писатель вдруг стоял в «Маске» а я сидел с Кармоди теперь тоже в каком-то смысле знаменитым писателем только что приехавшим из Северной Африки, Марду за углом у Данте рассекая взад и вперед по нашему всеобщему обыкновению, из бара в бар, и иногда она туда врывалась без спутников повидать Жюльенов и прочих – я заметил Лавалину и позвал его по имени и тот подошел. – Когда Марду зашла забрать меня и идти домой я не хотел уходить, я уперся в то что это важное литературное событие, встреча этих двоих (Кармоди замыслив со мною вместе за год до этого в темном Мехико когда мы жили нищо и битово а он торчал: «Напиши письмо Ральфу Лаури разузнай как мне повстречаться с этим вот симпатичным Ариалом Лавалиной, чувак, посмотри только на эту фотку сзади на “Признании Рима”, ништяк какой а?» мои симпатии к нему в этом деле будучи личными и опять-таки как и Бернард тоже гомик он был связан с легендой о моих собственных крутых мозгах которые были моей РАБОТОЙ, этой всепоглощающей работой, поэтому написал письмо и все такое) но теперь вдруг (после конечно никакого ответа из Искьи и иначе всяких сплетен и определенно в такой же степени хорошо для меня по крайней мере) он стоял там и я узнал его с того вечера когда мы с ним встретились на балете в «Мете» когда я был в Нью-Йорке в смоке в котором рассекал вместе со своим редактором тоже в смокинге чтоб посмотреть на сверкающий ночной мир Нью-Йорка мир литературы и острого ума, и Леон Даниллян, вот я и заорал «Ариал Лавалина! иди сюда!» что он и сделал. – Когда пришла Марду я зашептал ликующе «Это Ариал Лавалина безумно правда!» – «Ага чувак только я хочу домой». – А в те дни ее любовь означала для меня не больше чем то что у меня была милая удобная собачонка бегающая за мною по пятам (совсем как в моем подлинном скрытном мексиканском видении ее следующей за мною вниз по темным глинобитным улочкам трущоб Мехико не идущей со мною рядом а следующей за мной, как скво) я лишь прикололся и сказал «Но погоди, ты иди домой и подожди меня, я хочу врубиться в Ариала а потом сразу домой». – «Но бэби ты же говорил так прошлой ночью и опоздал на два часа и ты не представляешь как мне больно ждать». (Боль!) – «Я представляю но послушай», и поэтому я пошел с нею вокруг квартала дабы убедить ее, и пьяный как обычно в одном месте чтобы доказать что-то встал на голову на мостовой Монтгомери или Клей-стрит и какие-то лохи проходили мимо, увидели такое и сказали «Эт пральна» – наконец (она смеялась) засунув ее в такси, ехать домой, ждать меня – вернувшись к Лавалине и Кармоди кого ликующе и теперь в одиночку обратно в своем вселенском ночном подростковом литературном видении мира, с носом прижатым к оконному стеклу: «Вы только посмотрите сюда, Кармоди и Лавалина, великий Ариал Лавалина хоть и не великий великий писатель как я однако такой же знаменитый и блистательный и т. д. вместе в “Маске” и это я это устроил и все завязано вместе, миф дождливой ночи, Мастер Псих, Разбитая Дорога, возвращаясь назад в 1949-й и 1950-й и все вещи великолепны замечательны “Маска” старых корок истории» – (вот мое чувство и я вхожу) и сажусь с ними и пью дальше – отправившись потом втроем в «13 Патер» на лесбийскую точку по Коламбусу, Кармоди, улетевший, оставил нас кайфовать и мы сидели там, дальнейшее пиво, ужас невыразимый ужас меня самого внезапно обнаружившего в себе нечто вроде возможно Уильяма Блейка или Полоумной Джейн или вообще Кристофера Смарта алкогольное унижение хватая и целуя руку Ариала и восклицая «О Ариал дорогуша – ты будешь – ты так знаменит – ты писал так хорошо – я помню тебя – что – » что бы там ни было а теперь невспоминаемо и пьяный угар, и вот он такой хорошо известный и совершенно очевидно гомосексуальный чистой воды, мой ревущий мозг – мы идем к нему в номер в каком-то отеле – Я просыпаюсь утром на тахте, наполненный первым ужасным признанием факта: «Я не вернулся к Марду вообще» поэтому в такси которое он для меня берет – я прошу пятьдесят центов но он дает мне доллар со словами «Ты мне должен доллар» и я вылетаю наружу и быстро иду под горячим солнцем лицо все разломано от кира и врываюсь к ней в Небесный переулок как раз когда она одевается идти к врачу. – Ах грустная Марду с темными глазками глядящими с болью и прождала всю ночь в темной постели и пьянющий мужик ухмыляется ей и я помчался вниз фактически сразу же за двумя банками пива чтобы прийти в себя («Оттащить страшных гончих перехмура» сказал бы Старый Бык Баллон), поэтому пока она омывалась перед тем как выйти я вопил и куролесил – уснул, чтоб спать и ждать ее возвращения, которое случилось в конце дня а просыпаясь слышал лишь крик чистых детей в закоулках внизу – ужас ужас, и решив: «Напишу-ка сразу письмо Лавалине», приложив к нему доллар и извиняясь за то что так надрался и вел себя так что ввел его в заблуждение – Марду вернулась, никаких упреков, только несколько чуть позже, и дни катятся и минуют и все-таки она прощает меня достаточно или смиренна достаточно в хвосте падения моей звезды фактически чтобы написать мне, пару ночей спустя, вот это письмо: