Подземные. Жив

Ибо теперь я хочу Марду – она только что рассказала мне как полгода назад в ее душе глубоко пустила корни болезнь, и уже навсегда – разве не сделало это ее еще прекраснее? – Но я хочу Марду – потому что вижу как она стоит, в своих черных бархатных брючках, руки-в-карманах, худенькая, сутулая, сигочка болтается в губах, сам дымок заворачивается вверх, ее маленькие черные волосы на затылке короткой стрижки зачесаны тонко и гладко, ее помада, бледносмуглая кожа, темные глаза, тени играют на ее высоких скулах, носу, мягонькая линия ее подбородка к шее, маленькое адамово яблоко, такая хипповая, такая сдержанно-четкая, такая прекрасная, такая современная, такая новая, такая недостижимая для грустного мешкоштанного меня в моей хижине в лесной глухомани – я хочу ее из-за того как она передразнивала Джека Стина в тот раз на улице и это изумило меня так сильно но Адам Мурэд хранил серьезность наблюдая как она дразнится словно может его слишком поглотило само это занятие, или он просто скептичен, но она откололась от двух человек с которыми шла и обогнала их явив походку (посреди толп) мягкое покачивание рук, широкие четкие шаги, остановку на углу немного поболтаться подняв лицо к птицам с типа как я уже говорил видом венского философа – но видеть как она это делает, притом в совершенстве, (а я видел как он в самом деле шел через парк), сам факт ее – я люблю ее но эта песня… сломана – но теперь по-французски… по-французски я могу воспевать ее дальше и дальше…

Наши маленькие удовольствия дома ночью, она ест апельсин, она слишком шумно высасывает его —

Когда я смеюсь она смотрит на меня маленькими круглыми черными глазами которые прячутся под веками потому что она смеется с оттяжкой (искажая все свое лицо, обнажая зубки, освещая все везде) (первый раз когда я ее увидел, у Лэрри О’Хары, в уголке, помню, я приблизил свое лицо к ее чтобы поговорить о книгах, она обернулась ко мне близко-близко, то был океан всего тающего и тонущего, я мог бы плыть в нем, я боялся всего этого богатства и отвернулся) —

Со своим розовым платком который она всегда повязывает на голову ради постельных удовольствий, как цыганка, розовым, а потом пурпурным, и волоски опадают черным с фосфоресцентного пурпура на ее челе смуглом как дерево —

Ее глазки шевелятся как кошки —

Мы ставим Джерри Маллигана громко когда он является посреди ночи, она слушает и грызет ногти, ее голова медленно покачивается из стороны в сторону как у монахини глубоко в молитве —

Куря она подносит сигарету ко рту и сощуривается —

Она читает до серой зари, подперев голову одной рукой, «Дон Кихота», Пруста, что угодно —

Мы ложимся, смотрим серьезно друг на друга ничего не говоря, голова к голове на подушке —

Временами когда она говорит а моя голова лежит ниже ее лица и я вижу линию ее подбородка ямочку женщину в ее шее, я вижу ее глубоко, богато, шею, глубокий подбородок, я знаю что она одна из самых оженствленных женщин которых я видел, брюнетка вечности непостижимо прекрасной и навечно печальной, глубокой, спокойной —

Когда я настигаю ее в доме, маленькую, сжимаю ее, она пронзительно вскрикивает, щекочет меня яростно, я смеюсь, она смеется, ее глаза сияют, она колотит меня кулачком, ей хочется избить меня хлыстом, она говорит что я ей нравлюсь —

Я прячусь с нею вместе в тайном домике ночи —

Заря нас застает мистическими под нашими покровами, сердцем к сердцу —

«Сестра моя!» подумал я вдруг когда впервые увидел ее —

Свет гаснет.

Грезы дневные вот она и я раскланиваемся на больших приемах феллахов с коктейлями как-то с блистающими Парижами на горизонте и переднем плане – она пересекает длинные доски моего пола с улыбкой.