Подземные дворцы Кощея

— Хватит! — Я шлепнул ее, как ребенка, она сразу смолкла. — Ладно, Адолятхон, сейчас узнаю, что тебе важнее. Все твои родственники тоже тянутся к новой жизни, только им мешают хурджуны Кичик-Миргафура. Вот я и хочу помочь несчастным, хочу убрать хурджуны с их пути в светлое будущее. Скажи, куда их спрятали?

— Хурджуны! Я не знаю…

А у калитки страсти накалялись. Слышно было, как Махмудбай возмущенно хлопал себя по животу и кричал:

— Уже не надо искать неверную! Я не хочу! Аллаху было угодно, и он убрал от меня проклятую! Не приставай ко мне больше, Хамракул! Не врывайся в чужое жилище! Это грех!

— Вы же заявление принесли! — очень натурально кипятился Хамракул за калиткой. — А теперь я должен вас хорошо расспросить, потому что в заявлении все непонятно написано!

— Дай мне эту никчемную бумагу! Я ее порву! Искать не надо! Но хочу слышать о неверной!

— Раз в заявлении написано, я должен искать!

— А я говорю, не надо, баранья твоя голова!

— Как же не надо, когда в заявлении написано…

Молодец Хамракул! Перепалка вышла на славу.

— Туда нельзя, — прошептала Адолят, держа меня за руку, — там аксакалы. Они увидят вас и…

Но я проскользнул через смежную комнату и выглянул в узкий дверной проем, недавно обмазанный свежей глиной. И верно: несколько стариков прильнули к щелям входной двери, с ужасом прислушиваясь к голосам у калитки.

Адолят тянула меня за поясной ремень назад, в комнату с отверстием в потолке.

— Значит, в доме хурджунов нет? И не надо искать? — шепотом спросил я.

— Конечно, не надо, — тоже шепотом ответила Адолят. — Вы меня с собой возьмете? Да?

— Подожди, Адолят, с этим потом. А что заперто под балаханой?

— Мешки с зерном… — Я едва расслышал ее, она как-то сникла. — Пять или шесть мешков.

— Вот бы посмотреть на них! — загорелся я.

— Нельзя…

— Ты пойми…

— Там Алимбай сидит с ружьем… а в ружье — наговоренная пуля против шайтана…

— Алимбай? Это тот, который из Наркомпроса? И долго он там будет сидеть?

— Пока не устанет… или пока не уйдет на молитву.

— Потом его сменит другой аксакал?

— Да, сменит…

Я поцеловал ее в лоб. А так как она не знала, что такое поцелуи, я принялся целовать в упругие щеки и губы.

— Что вы делаете? — прошептала она, удивленная и счастливая.

— Разве тебе не нравится?

— Нравится! Мне все нравится, что будет в новой жизни…

15

Мы с Хамракулом с разбегу вышибли двустворчатую дверь, упали в пыльную темень. Запоздало грохнул выстрел. Заговоренная пуля умчалась поверх наших голов искать шайтана.

Хамракул выволок на свет Алимбая. Долговязый тощий старец пришел в себя, лягнул милиционера и завопил:

— Вайдод, мусульмане!

Я торопливо искал хурджуны, натыкаясь на деревянную прадедовскую борону с истлевшими зубьями, на омач и кетмени, сваленные в угол, на прохудившиеся кумганы и тазы, разваленный штабель кирпичей, мешки с зерном. На мешках — удобное гнездо Алимбая. Древнее ружье с сошками все еще внимательно смотрело в сторону сорванных дверей.

Я раскидал мешки, разрыл землю — доски! Под слоем досок и обнаружил их, родимых. Добротные, полосатые, из колючей на ощупь ковровой ткани, хурджуны были крепко увязаны попарно. Одну такую связку я еле-еле поднял на плечо и вынес на свет.

Хамракул держал под дулом нагана кучку растерянных, несчастных старичков. Тут же была и Адолят, забывшая опустить сетку на лицо, глаза ее светились детским любопытством.

Я свалил с себя тяжесть. В связке что-то хрустнуло и лязгнуло. Аксакалы разом охнули.

— Стоять! — весело прикрикнул Хамракул.

Я разрезал веревку, затем толстые нитки, которыми были зашиты горловины обоих хурджунов, и вытряхнул их содержимое на землю. И понял, что не надо было этого делать. Аксакалы отшвырнули Хамракула и меня, будто мы были чучелами из соломы, и бросились к сверкающей груде.

— Наши вещи! Не позволим! — взвился дрожащий голос Назимбая. — Лучше убейте! Не отдадим!

Они торопливо запихивали в хурджуны, мешая друг другу, безжалостно расплющенные сосуды, увесистые мешочки с монетами, расшитые золотом тюбетейки и парчовые женские штаны, связки колец, серег, браслетов, височных украшений… И тут же свертки алого шуршащего шелка — внутри их было тоже что-то завернуто.

Вроде бы ничего особенного: старички торопливо запихивают в хурджуны разные вещи. Но мы с Хамракулом смотрели на эту картину как завороженные. Жадные пальцы, трясущиеся губы, выпученные глаза…

Уходящий мир. Мы очень хотели, чтобы он был уходящим.

— Как же вам не стыдно, уважаемые, — сказал я. — В Коране ведь сказано: «Посягнуть на чужое добро — совершить тяжкий грех». Тяжкий! Или вы уже в другого бога веруете, не в аллаха?

— Чтоб ты подавился своим червивым языком! — завопил Назимбай, не отрываясь, однако, от своего занятия. — Мы правоверные мусульмане! А добро это… это добро не чужое, оно наше, а было ничье! А раз было ничье, то всякий мог взять, и здесь нет греха!

— Всякий, — пробормотал я и взглянул на сосредоточенное лицо Хамракула. — Понял?

И мы оба, как сговорившись, посмотрели на дувал, над которым торчали головы кишлачных жителей.

— Как же ничье? — сквозь зубы процедил Хамракул. — Миргафур у кого-то отнял!