Подземные дворцы Кощея

Только что было яркое солнце на гладком, без пятнышка, небе, и вот уже наползли откуда-то лохматые облака, упрятали солнце, задавили небосвод. Стало влажно и тяжело, будто на плечи каждому положили дополнительный груз.

— Думал, со вчерашнего голова трещит, — сказал Зацепин, — а это, видно, давление падает. Не климат мне, Кеша, на Дальнем Востоке. Ухабистая здесь погода.

Дау так и не смог завести старушку «кляво». Ее забросали листьями и ветками. Взяли с собой только оружие, рупор и остатки провизии. Зацепин определил порядок строя: впереди — он сам, замыкающий — Кощеев, мирноделегаты — в центре.

Шли молча. Походный шаг оказался непосильным для старика, пришлось резко сбавить темп.

Тем временем верхушки скал и деревьев окутало густым туманом, видимость быстро падала, но зато каждый звук стал гулким и раскатистым.

Кощеев остановился, прислушался. Поднял с дороги камень и бросил его в заросли. Шум был так велик, что все всполошились, особенно Зацепин. Кощеев сказал, что это он бросил камень.

— Я тебя не узнаю! — зашипел сердито Зацепин. — Что за глупости?

— Надо бы подняться на сопку и послушать…

Прекрати, Кощеев. Сейчас самое главное — добраться до лагеря без лишних дыр в голове… Хакода, объясните делегатам: двигаться без кашля, без стука, без разговоров. Чтоб было тихо. Ясно?

Кощеев посмотрел вверх.

— Это не туман… Это облака. Небо упало на землю. Видел такое?

— Не видел.

Пошли еще медленней, хотя дорога вела под уклон. Из мирноделегатов только Дау был старым солдатом, шел легко и почти бесшумно. Непомерно длинная японская винтовка старого образца висела на груди как автомат, за спиной — увесистая корзина с консервами и патронами. Несмотря на промозглую холодную сырость, он был в одной рубашке. Свою залатанную, но чистую куртку из синей дабы он отдал Ченю, потому что Ченева шуба из меха красного волка сгорела вместе с «датсуном».

Дау оглянулся. Широкое скуластое лицо его было спокойно. Маленькие глазки смотрели приветливо. И еще уверенно. Кощеев показал ему большой палец, мол, хорошо идешь. И пояснил мимикой, шестами. Дау понял, улыбнулся застенчиво. И странно же было видеть эту детскую улыбку на лице немолодого сильного человека, конечно же, испытавшего много на своем веку. Лично Кощеев не смог бы так улыбнуться, даже если бы очень попросили.

Дау показал жестами: «Давай понесу твой вещмешок». Удивленный Кощеев попытался объяснить ему, что мешок нисколько не мешает. Дау обиделся. «Ну да, — подумал беспокойно Кощеев, — решил, однако, что русский жмот, боится доверить китайцу сидор. А если отдать, получится эксплуатация…»

Облака спустились так низко, что ватные клочья плавали над самой дорогой, цепляясь за траву и камни. Когда подошли к тому месту, где ранее лежал заминированный труп, уже и в трех шагах ничего не было видно.

— Привал тридцать минут, — шепотом объявил Зацепин. — Хакоде вести наблюдение.

Над головами в светлой непроглядной мгле звонко журчало. Невидимый дождь долбил камень.

Зацепин подошел к Кощееву.

— С тылу ничего подозрительного?

— Тихо.

— А впереди что-то стукнуло. Но мог и ошибиться. — Зацепин постоял, тревожно прислушиваясь. — Как называется, когда ухо подводит?

— Глухота, что ли?

— Сам ты глухота. Разведай впереди. Ты же можешь бесшумно…

— Могу, — согласился Кощеев. — А деда нужно на носилки положить. И шире шаг.

— Верно. Носилки — самое то, что надо. Будем делать.

Кощеев шел почти беззвучно, наклонившись, чтобы видеть все неровности дороги. Науку эту постиг еще с детства. Казалось бы, простое дело: смотри под ноги и ставь аккуратно стопу. Но требует оно и напряжения нервов, и опыта, и, пожалуй, особого таланта.

Что-то слабо обозначилось в белом неподвижном мареве. Кощеев присел, положил винтовку на колени, надолго замер. Где-то очень далеко наверху просыпались мелкие камни. В пропасти глухо рокотала вода.

Кощеев протер запотевшие линзы бинокля и принялся изучать темное пятно впереди. Очень было похоже, что кто-то выкатил на дорогу валун.

Он сделал еще несколько бесшумных шагов. И, хотя все в нем было напряжено и устремлено к смутной цели, он вдруг почувствовал, как набухло влагой шинельное сукно, как впиваются в натертую до боли кожу колючие ворсинки. Он расстегнул шинель и, оттянув ворот, потрогал пальцами шею…

Протерев еще раз линзы, отчетливо разглядел человеческую неподвижную фигуру. Во рту стало сухо, и в самую душу опять кольнуло.

Он прошел мимо человека, сидящего на дороге. Убедившись, что впереди нет ни засад, ни завалов, вернулся к человеку. Это была женщина. На голове — спутанная копна иссиня-черных волос. Пряди приклеились к влажной коже лица. Шелковое платье замызгано так, что невозможно было определить, какого оно цвета. Лицо азиатское — смуглое и неподвижное. Трудно было сказать, красиво оно или безобразно.

Женщина скосила глаза на Кощеева, но не шевельнулась. Кощеев опустился перед ней на корточки. Она была опутана проводами. Точно такой же медно-красный, в лаковой пленке, провод прикончил Мотькина… Но почему так много проводов, неприкрытых, незамаскированных? Достаточно было бы одного, неприметного…