Подземные дворцы Кощея

Мешков под ореховым деревом не убыло. Только один был повален, и из раскрытой его горловины высыпались костистые плоды в черной отмершей пленке.

— У нас их в костер бросают, как ракушки, — сказал Кощеев, вороша ногой груду орехов, чтобы слышать их костяной стук. — В костре они сами раскалываются. А так не раскусишь…

Мотькин вскинул на спину мешок.

— Легкий!

Блеснула тонкая металлическая нить.

— Бросай мешок! — завопил Кощеев, шарахаясь прочь, но колючий жаркий вихрь ударил во все стороны, опрокинул грузное тело Мотькина.

Кощеев лежал, прикрыв голову руками. Клочья дерна шлепались на землю, очищенную от листьев. Воняло взрывчаткой и горелым орехом. И еще пахло кровью…

Он перевернулся на бок, потом встал на ноги. В голове звенело, и тошнота подступала к горлу…

Зацепин стоял на четвереньках и с безумным видом смотрел на взрытую землю, торчащие обрубки корней…

— Мотькин! — позвал Кощеев. — Мотькин!..

Потом появились запыхавшиеся, встревоженные мирноделегаты. Пришел и Чень, опираясь на мазутное плечо Лю Домина.

Все, что осталось от Мотькина, сложили на распоротый мешок и понесли как на носилках Кощеев и Зацепин.

Мотькина похоронили недалеко от кумирни. Сложили пирамиду из дикого камня. Кощеев вынул из вещмешка флягу с сакэ. Мирноделегатов попросили убраться на время с глаз.

Была уже ночь, холодная, беззвучная, густо усыпанная звездами, будто пробоинами. Рядовой и ефрейтор пили сакэ без закуски, почти не пьянея, и говорили хорошие слова о Мотькине, о сибиряках, о близкой демобилизации…

Зацепин часто вздыхал и, должно быть, плакал. Голос его был неясный, зажатый.

— Памятник потом поставят… Верно?

— Где-то читал: военные памятники долго держатся. Дольше гражданских. А памятник он себе заработал… — Кощеев говорил запинаясь, мучительно хотелось петь «На окраине, в тихом городе…». — Через сколько-то лет обязательно приеду в эти места… Посмотреть… стоит ли… и вообще… Тогда, наверное, легко будет с поездками? Раз мы тут кровь проливали, неужели на могилу к Лехе не пустят?

— Вместе и приедем…

ТУМАН

На следующий день Кощеев с хмурым видом заявил:

— Возвращаться надо, старшой. А самураев пусть ищут смерши, пограничники и кому еще там положено искать.

Лицо Зацепина за ночь осунулось и почернело.

— Ты что, Кощей?! — с тихой яростью произнес он. — Струсил? Так я один… сам… за Мотькина…

— Не надо, Костя, не бери меня на понт. Барабанов приказал охранять китайцев, а мы что делаем? Торопимся подохнуть в этих красивых горах? Перед самой демобилизацией?

В конце концов Кощеев убедил ефрейтора, но старый Чень не желал слышать никаких возражений и с горячностью призывал искать несчастных японских смертников во имя высокой гуманности.

— Пусть не темнит, — сказал Кощеев. — «Высокая гуманность»… Хакода, объясните ему! Пока не выложит все как есть, лично я не тронусь с места.

— Как не тронусь? — возмутился Чень. — Почему не тронусь?

Чжао и Лю с тревогой прислушивались к их громким голосам. Дау с остервенением копался в моторе, не видя и не слыша ничего вокруг.

— Скажите ему, — тихо сказал Хакода, пряча глаза, — что вам приказано не допускать бессмысленного риска.

— Скажу! — Зацепин нервным движением задрал рукав шинели, посмотрел на часы. — Внимание! Через час выступаем. Если техника не заработает, пойдем пешим строем. Направление — УР. Маршрут прежний. Все. Готовиться к походу.

— Нет! — взвизгнул Чень. — Всем надо искать!

Всем надо хорошо искать! А не искать — плохо, нехорошо! — Он вытащил из потайного кармана под халатом кожаное портмоне. Не глядя разделил надвое пачку банкнот. — Это вам, русские. Надо искать. Надо очень искать.

Зацепин рассердился:

— Уберите сейчас же свои бумажки, Чень!

— Это не бумажки! — закричал старик. — Это большие деньги! Можно купить дом, можно купить двух жен… Можно целый год ходить в ресторан!

— Жен?! — поразился Кощеев.

Зацепин опять посмотрел на часы.

— Через пятьдесят минут выступаем. Бесполезно их искать. Ушли. Или, чего хуже, затаились, обложились минами…

— Надо искать, — простонал старик и вдруг заплакал. Слезы катились по морщинам, оставляя мокрый след на дряблой коже. — Очень надо искать… Потом получите еще много денег…

— Ну что ты с ним поделаешь? — вспылил Зацепин. — Если затаились, малыми силами не выкуришь их! Понимать надо!

Лю суетился возле старика. Чжао сидел на камне с автоматом на коленях, и губы его кривились в ухмылке.

— Смотри, как припекло деда, — сказал Кощеев. — Вот бы знать, зачем ему смертники.

— Тут не гуманизм, — согласился Зацепин. — Тут что-то другое.

— Хакода знает, — оба посмотрели на японца.

— Я не знаю! — ответил испуганно Хакода. — Я всего лишь переводчик, технический исполнитель. Я не гоминьдан.

— Значит, выступаем, — Зацепин оттянул пальцем край рукава, но не взглянул на часы, — через сорок минут.

Перед походом Чень жестоко избил слугу-шофера, обвинив его в грубых политических ошибках. Их разняли. Лю обещал исправиться и униженно кланялся. Лицо его было в крови.

Зацепин строго отчитал Ченя. Тот сердито бросил:

— Не надо вмешиваться. Вмешиваться — очень плохо.