Подземные дворцы Кощея

Человек каялся. Лил кровавые слезы. Освещал лобовой болью окружающие потемки. Напрямую разговаривал с богом, будто поп-батюшка. И мой детский умишко был смят. Мне уже чудилась длинная светлая рука, которая протянулась с небес сквозь крышу и потолок, легла на разбитую в поклонах голову; Я тоже бухнулся на колени…

— Господи! — нечеловеческим голосом вопил Бочкарев. — Ты ж простил разбойника, распятого на кресте! Мы тоже распятые! Каюсь в шести убийствах и восьми больших воровствах! Каюсь — обсчитывал, бражничал, прелюбодействовал! Каюсь во всех лукавых делах и замыслах… Прими мое покаяние, господи! Измени мою душу! И помилуй нас…

Когда-то я стоял на коленях перед старой иконой и, заливаясь слезами, умолял русского трехголового бога спасти меня от Черной молитвы, умолял забрать меня всего в свой мир, сделать русским. Приблизительно так и получилось, как просил: меня усыновили, крестили, дали славное имя Феохарий, какого нет ни у кого в округе. Смирившийся злодей — милее богу! По себе знаю! Ведь каким злодеем я был! Бочкарев и вовсе принял покаяние! Теперь он вроде бы святой, выше даже ангелов…

Заливаясь слезами, я развязывал путы на подергивающихся ногах Бочкарева-старшего. Он продолжал стучать лбом о половицу, но кричал уже утомленно и невнятно. Я обломал ногти и пустил в ход зубы, я торопился изо всех сил, чтобы облегчить страдания святого Бочкарева, совсем забыв о ноже. Узлы были крепкие, полицейские, засекинской затяжки; все же я справился с ними и лег на пол без сил. Рядом со мной упал Бочкарев. Он молчал, тяжело дыша, пока в освобожденные от пут члены не потекла жизнь. Он снова начал биться и кричать — уже от обыкновенной боли.

V

Заимка располагалась где-то на полпути между городом и селом. Верст десять-двенадцать мы промчались единым духом. Я нахлестывал концом вожжи по блестящему крупу, и во все стороны летели брызги лошадиного пота. Матвей Африканыч Бочкарев выкрикивал просветленным дрожащим голосом:

— Быстрей! Ради Христа, быстрей!

Он лежал на телеге, обхватив руками оба тела, чтобы не свалились с телеги от тряски. Оказывается, его сынок еще не умер, просто погружался на время в беспамятство, а придя в себя, затевал нытье.

— Потерпи, Сенюшка, потерпи, родимый! — уговаривал его Бочкарев. — Господь бог не позволит! Господь всегда был на нашей стороне…

Лес внезапно раздвинулся, и в излучине спокойной светлой речушки появилось большое село — серые комочки построек на желто-зеленом лугу, неровные линии прясел, плетней, дощатых заборов с утолщениями ворот и калиток. И еще — церквушка со звонницей, кривобокая каланча… Бочкарев и вовсе воспрянул, запел какой-то псалом, но сбился в рыдания.

— Уже приехали, Сенюшка! Слава тебе, господи! Почти что у ворот!

Время подбиралось к полудню. Большинство таежников[9] уже поднялись после вчерашнего веселья, а сегодня еще не успели как следует напраздноваться. Мало кто из них имел силы или желание удержаться от соблазнов. Да и зачем, спрашивается, накидывать на себя какую-то узду, если свыше дано распоясаться, размочить в вине утомленную душу. Для того и существует Христовоздвиженское, «выходное село». Распоясывание шло полным привычным ходом. По центральной Спасской улице катила большая толпа рабочих, сменивших лохмотья, лапти и разбитые поршни на старомодные, но праздничные зипуны с вышивкой на полах и рукавах, на хромовые и яловые сапоги и мягкие ичиги с острыми носками. Треньканье балалаек, «переборчатые» голоса гармоней, взрывы смеха…

— А ну, поддай, бабское племя, взбрыкни копытом!

Несколько полупьяных смазливых молодух тащили за оглобли сани-«американку», разукрашенные лентами и бумажными цветами, свежей хвоей. Обитые железом тонкие полозья с визгом скребли по голой земле, в санях прямо на сиденье стоял во весь немалый рост молодой мужик — в одной руке квадратная бутылка со смирновской водкой, в другой — длинный «пузырь» с заморским кровавым пойлом. Пьянь уже расслабила его мужественное красивое лицо, обрамленное русой бородой, и душу обволокло горячим желанием, присущим всем, наверное, русским во хмелю — объять мир, пригреть грешных людишек, дать им из «белых княжеских рук» то, о чем мечтают — еды, питья и утех. Это был очередной «князь» на пару запойных недель, а то и на больший срок, если позволит карман.