Подземные дворцы Кощея

Все это богатство мы старательно заложили камнями и ветками, а сверху накидали лесного мусора. Потом сидели молча, не в силах совладать с расходившимися чувствами. Вот отчего дуреют люди! Я ощущал в себе эту проклятую всемогущую дурь. Даже на меня действовал этот звон, этот блеск. Я, оказывается, все еще был слабым и мелким человечком. До каких пор! Ведь выдираю из себя проклятые корешки и корни старого. Но в мечтах одно, а наяву другое — противная сухость во рту, дрожание поджилок и жгучая пьянящая мыслишка: протяни руку — и все будет твое. Беги за кордон, в тайгу, в тундру, хоть в преисподнюю! И владей, владей, владей… Жуть какая!

Как же я могу требовать и перевоспитывать кого-то, если я сам такой вот? И как перевоспитывают другие, если и в них есть такое?

Это какую совесть надо иметь, чтобы требовать от людей того, чего в тебе еще нет, до чего еще сам не дотянулся! Вот именно, совесть. Нужно потерять всякую совесть, выжечь ее каленым железом, чтобы посягнуть на это награбленное у людей добро, протянуть к нему руку.

Нужно что-то решать немедленно, а я что делаю?

Адолят-Мухаббат тихонько плакала, ей не хотелось расставаться с такими замечательными и красивыми вещами: а вдруг кто-нибудь украдет? Ведь есть старые колдуны в глухих горных кишлаках, которые гадают на бараньей лопатке, на костях и решете. Они все узнают. Они придут и заберут…

Я кое-как ее успокоил, объяснил, что на неверующих такие штучки не действуют, а так как я неверующий с самого раннего возраста, то никакой колдун, даже самый талантливый, наш клад не разглядят на своих гадательных вещичках.

Все же девчонка сняла со своих сережек черные бусинки от сглаза и осторожно положила в лесной мусор, на наш тайник.

Потом мы набивали хурджуны камнями, землей, травой, кусками намокшей в воде древесины. Девчонка старательно зашивала горловины мешков, а я, сдыхая от усталости, таскал их на телегу.

Когда все было кончено, я сдернул с себя гимнастерку и омыл горящее тело и лицо ледяной водой. Адолят лишь провела мокрой ладошкой по лицу. Мы сели на большой гладкий камень, пятнистый от желтых солнечных бликов. Адолят развязала узелок с едой и усталым голосом спросила:

— Зачем камни повезем?

Я принялся объяснять: когда нас будут догонять, мы сбросим телегу в ущелье, и все, кто гонится за хурджунами, полезут туда. А мы сможем удрать в город. Время они потеряют! Даже хитрый Коротышка тут не сможет ничего. Ведь говорится же: кто время потерял, тот все потерял.

— Какой ты умный, мой господин! — с восхищением проговорила Адолят. — Я буду сильно вас любить… всегда… И расскажу всем, какой вы умный и хитрый!

Я обнял ее за плечи.

— Не надо! — испугалась она. — Грех до свадьбы…

— А ты что подумала?

Мы засмеялись, и я столкнул ее в воду. Она взвизгнула. Я бросился к ней и зажал рот ладонью.

— Ведь услышат!

Но хотелось уходить отсюда. Плеск воды на перекате, а вокруг камня, на котором мы сидели, — совсем не пугливые темноспинные рыбешки. Опустишь ладонь в воду, и они приятно щекочут, покусывают. Девчонка смотрела на них широко раскрытыми глазами. Тишина… А в прорехах между темной листвой и сияющем ослепительном небе плавают неторопливы о черные коршуны, крохотные, как соринки. Вот бы набраться туда! И посмотреть оттуда на нашу жизнь. Какой бы она показалась?

С высоты да издали все мы, наверное, мелкие и несерьезные, как эти птицы-соринки. И все наши дела мелкие и несерьезные? Ну, нет! Многое из того, что сейчас строим, даже издали — громада! Даже если с других планет глядеть.

И меня резануло: мелкие дела бывают оттого, что не додумываем их до конца, не впускаем их в душу… Вот и тут, с хазой, я недодумал. Свалил сокровища в яму, присыпал землей, заложил камнями и мусором и успокоился. А вдруг дело так повернется, что какой-нибудь басмач или Коротышкин сообщник возьмет за горло и спросит: «Где все-таки сокровища Кичик-Миргафура?» Что тогда?

Я прикинул: как на моем месте поступил бы умный человек. Слава судьбе, моя жизнь была богата на встречи с умными людьми. «Надо делать ложную хазу-ловушку, — сказали бы мне умные люди. — Вспомни, как тайные партизанские лабазы сохраняли».

Я оставил девчонку на камне и побежал искать место для ловушки. Нашел подходящее дерево. Поднял на развилку ветвей большой камень с привязанной к нему веревкой. Вся хитрость состояла в том, что второй конец веревки удерживался в натянутом состоянии сухой неприметной веточкой, воткнутой в землю под деревом. Стоило вытащить веточку или повалить ногой, например, как этот конец веревки освобождался, и ничем уже не удерживаемая глыба неудержимо летела вниз. Когда я партизанил в сибирской тайге, то приходилось делать и другие ловушки для разных надобностей — с самострелами, бревнами, волчьими ямами. Даже опытные колчаковские унтера, кержаки-таежники иной раз попадались на «сухую веточку».