Подземелья Ватикана

— Нет. Пустите меня. Я страшно тороплюсь. Можете быть уверены, что эту беспрерывную слежку, которая так мучила моего несчастного брата, они установили и за мной; установили теперь. Вы себе представить не можете, что это за ловкий народ. Они знают решительно все, я вам говорю… Теперь уместнее, чем когда-либо, чтобы вы съездили за телом вместо меня… Теперь за мной так следят, что неизвестно, что со мной может случиться. Я прошу вас об этом, как услуге, Лафкадио, мой дорогой друг. — Он сложил руки, умоляя. — У меня сегодня голова кругом идет, но я наведу справки в квестуре и снабжу вас доверенностью, составленной по всем правилам. Куда мне ее вам прислать?

— Для большего удобства, я возьму комнату в этом же отеле. До завтра. Бегите скорее.

Он подождал, пока Жюлиюс уйдет. Огромное отвращение подымалось в нем, почти ненависть и к самому себе, и к Жюлиюсу; ко всему. Он пожал плечами, затем достал из кармана куковскую книжечку, выданную на имя Баральуля, которую он нашел в пиджаке Флериссуара, поставил ее на стол, на видном месте, прислонив к флакону с одеколоном; погасил свет и вышел.

IV

Несмотря на все принятые им меры, несмотря на настояния в квестуре, Жюлиюсу де Баральулю не удалось добиться, чтобы газеты не разглашали его родственных отношений с убитым или хотя бы не называли прямо гостиницы, где он остановился.

Накануне вечером он пережил поистине на редкость жуткие минуты, когда, вернувшись из квестуры, около полуночи, нашел у себя в комнате, на самом виду, куковский билет на свое имя, по которому ехал Флериссуар. Он тотчас же позвонил и, выйдя, бледный и дрожащий, в коридор, попросил слугу посмотреть у него под кроватью; сам он не решался. Нечто вроде следствия, тут же им наряженного, не привело ни к чему; но можно ли полагаться на персонал большого отеля?.. Однако, крепко проспав ночь за основательно запертой дверью, Жюлиюс проснулся в лучшем настроении; теперь он был под защитой полиции. Он написал множество писем и телеграмм и сам отнес их на почту.

Когда он вернулся, ему сообщили, что его спрашивает какая-то дама; она себя не назвала, дожидается в читальной комнате. Жюлиюс отправился туда и был немало удивлен, узнав Каролу.

Не в первой комнате, а в следующей, в глубине, небольшой и полутемной, она сидела боком у отдаленного стола и, для виду, рассеянно перелистывала альбом. При виде Жюлиюса она встала, не столько улыбаясь, сколько смущенно. Под черной накидкой на ней был темный корсаж, простой, почти изящный; зато кричащая, хоть и черная, шляпа производила неприятное впечатление.

— Вы сочтете меня очень дерзкой, граф. Я сама не знаю, как у меня хватило храбрости войти в этот отель и спросить вас; но вы так мило поклонились мне вчера… И потом, то, что мне надо вам сказать, слишком важно.

Она стояла по ту сторону стола; Жюлиюс подошел сам; он дружески протянул ей руку через стол:

— Чему я обязан удовольствием вас видеть?

Карола опустила голову:

— Я знаю, что вас постигло большое горе.

Жюлиюс сперва не понял; но, видя, как Карола достает платок и утирает глаза:

— Как? Вы пришли, чтобы выразить мне соболезнование?

— Я была знакома с мсье Флериссуаром, — отвечала она.

— Да что вы!

— О, только самое последнее время. Но я его очень любила. Он был такой милый, такой добрый… И это я дала ему запонки; те, что были описаны в газете: по ним я его и узнала. Но я не знала, что он вам приходится свояком. Я была очень удивлена, и вы сами понимаете, как мне было приятно… Ах, простите; совсем не то хотела сказать.

— Не смущайтесь, милая барышня, вы, должно быть, хотите сказать, что рады случаю со мной встретиться.

Карола, вместо ответа, уткнулась лицом в платок; ее сотрясали рыдания, и Жюлиюсу показалось нежным взять ее за руку.

— Я тоже… — говорил он взволнованным голосом. — Я тоже, милая барышня, поверьте…

— Еще в то утро, перед его отъездом, я ему говорила, чтобы он был осторожен. Но это было не в его характере… Он был слишком доверчив, знаете.

— Святой; это был святой, — воодушевленно произнес Жюлиюс и тоже достал платок.

— Я сама это понимала, — воскликнула Карола. — Ночью, когда ему казалось, что я сплю, он вставал, становился на колени у кровати и…

Это невольное признание окончательно разволновало Жюлиюса; он спрятал платок в карман и, подходя ближе:

— Да снимите же шляпу, милая барышня.

— Благодарю вас, она мне не мешает.

— А мне мешает… Разрешите…

Но, видя, что Карола явно отодвигается, он перестал.

— Разрешите мне вас спросить: у вас есть какие-нибудь основания опасаться?

— У меня?

— Да; когда вы ему говорили, чтобы он был осторожен, у вас были, скажите, какие-нибудь основания предполагать… Говорите откровенно; здесь по утрам никого не бывает, и нас не могут услышать. Вы кого-нибудь подозреваете?

Карола опустила голову.