Подземелье призраков Аккермана

К семи утра полк Мишки Япончика не явился на станцию Одесса-Главная. Напрасно ждал товарный состав, даром мерил шагами перрон разъяренный представитель Ревкома. Все оружие и знамена были на месте — их погрузили еще 20 июля днем, сразу после торжественного шествия полка по всему городу. А из людей на вокзале не появился никто, что было абсолютно невероятно для строгой фронтовой дисциплины.

— Вот они, ваши бандиты! — поджимала со злостью губы глава всех большевиков Одессы Софья Соколовская, появившаяся на вокзале к моменту предполагаемой отправки поезда. — Вот они, полюбуйтесь! Послушала вас, идиотов! Мало того, что эти уголовники сделали из нас посмешище, так мы еще и допустим в Одессу Петлюру!

— Что-то произошло... Не могли они без причины вот так... — Красный как рак Фельдман пытался оправдать полк перед всеми представителями власти, сам прекрасно понимая, что занимается абсолютно бесполезным делом, — может, людей не собрали... Или какая диверсия...

— Диверсия?! — Соколовская посмотрела на него с такой ненавистью, что Фельдман был готов провалиться сквозь землю. — Делать из уголовников революционных солдат и есть самая настоящая диверсия! Но вы у меня за это попляшете! Обо всем доложу в Москву, в ЦК, что вы тут устроили с отправкой на фронт.

— Да перепились они и к семи утра просто не проснулись, — пожал плечами представитель Ревкома, успевший уже изучить одесскую жизнь, — банкет у них вчера в консерватории был. Вот они и погуляли.

— Вы оба мне за это ответите, оба! — Соколовская даже затряслась от злости. — Немедленно туда, в консерваторию! Поднять, разбудить эту мразь! И чтобы к вечеру они сидели в поезде!

Но сказать было проще, чем сделать. И когда Фельд­ман с представителем Ревкома появились в консерватории, им стало ясно: поднять бывших бандитов к вечеру и загрузить на вокзале в вагоны не смогут никакие, даже сверхъестественные силы.

Фельдман ткнул сапогом какого-то типа, лежащего поперек порога, возле самого входа, но тот лишь пьяно замычал и перевернулся на другой бок. В воздухе был разлит острый, тошнотворный запах перегара. Вместе с запахами быстро портящейся пищи он создавал просто невыносимую вонь.

— Где Японец?! — заорал Фельдман. Крик его разнесся под сводами потолка, но ответом был лишь оглушительный храп, звучащий как насмешка.

— Японец где? Где командир? — еще более страшно закричал Фельдман.

Из ближайшего угла приподнялась чья-то лохматая голова и, пьяно поведя очами, сказала даже как будто с укоризной:

— Ша! Хорош хипишить, урод! Дай за людям поспать!

Представитель Ревкома радостно заржал, но тут же замолчал и быстро изобразил крайнее возмущение, такое же, как пылало на лице Фельдмана.

— Встать немедленно! — Фельдман принялся тормошить какого-то ближайшего к себе типа. Тот вроде как приподнялся, затем мешком повалился на пол.

Руки Фельдмана затряслись. Он уже почти в реальности видел страшную картину собственного расстрела прямо во дворе Тюремного замка на Люстдорфской дороге, когда Соколовская узнает о том, что и вечером полк не отправился на фронт. В этот самый страшный момент, когда Фельдман уже видел пули, прошивающие его грудь насквозь, дверь отворилась и на пороге появился Японец — в блестящей, с иголочки, форме, свежий, подтянутый и абсолютно трезвый как стеклышко.

— Ша! А шо тут происходит? — радостно спросил он.

— Командир полка! Доложить, почему полк не явился к отправке на фронт! — дико заорал Фельд­ман. Японец поморщился и сделал ручкой:

— Ой, да не делай мине грандиозный шухер! Ша орать, бо зубы простудятся!

— Пойдете под трибунал... Немедленно поднять вверх... — трясся Фельдман в нервном припадке.

Его состояния совершенно не понимал Японец.

— Та ша хипишить, еще никто никуда не идет! Ребята погуляли малость, пускай проспятся, я позволил.

— Вы пойдете под трибунал... — снова повторил даже как-то растерявшийся Фельдман.

— Да ты шо? Да за шо ж такой хипиш? — удивился Японец. — Ну проспятся ребята, завтра и поедем на ваш фронт. Куда он от нас убежит?

— Я лично доложу командованию... Вы все пойдете под трибунал... — Фельдман едва не плакал.

— Шоб вы мне стихами говорили! А я бы вам за зубы маслом! — махнул ручкой Японец. — Никто не идет ни на какой трибунал, шо вы такое говорите! Ща буду подымать...

Вынув из-за пояса револьвер, Японец несколько раз выстрелил вверх, в воздух. Это подействовало. Бандиты стали подниматься. Кто-то даже расталкивал других, тревожился:

— Братаны, шухер! Облава!

Стали пересчитывать людей. Выяснилось, что от полка осталось меньше половины. Куда подевались все остальные, никто не мог знать. Японец начал суетиться, кричал, но всё было абсолютно без толку. Пропавшие «красноармейцы» не появились. Впрочем, выяснилось, что бывшие бандиты разбрелись кто «по малинам», кто по домам, а кто даже с концами залег на дно.

К вечеру полк так и не отправился на фронт — собрать сбежавших пока не удалось, а тем, кто проснулся в консерватории, срочно понадобилось опохмеляться. Снова накрыли столы, доедая остатки еды и допивая сохранившееся спиртное.