Подвиг любви бескорыстной (Рассказы о женах декабристов)

В октябре 1827 года пришла посылка. Аккуратно завернутый в ткань большой ящик. Александра Григорьевна с трудом, почему-то необычайно волнуясь, пыталась разорвать ленту, которой он был перевязан, потом разрезала ее, раскрыла обшивку — и на нее глянуло тонкое, бледное лицо Лизы, младшей их дочери, которую Александра Григорьевна, по вечной привычке своей сокращать и переиначивать имена, звала Изикой. Отодвинув все прочие вещи из московской посылки, она вынула портреты из обертки — дети словно бы выходили из-за тайной завесы, из-за пелены времени. Дышало пламя свечей, двигались легкие тени на лицах, и дети оживали, и словно говорили, но так, что их могло услышать только сердце матери, и она говорила с ними весь вечер, и ей не хотелось никого видеть, она даже пораньше улеглась в постель. И жалела только об одном, что день был не тот, в который разрешалось им свидание с мужем, и обида наплывала на сердце, и ощущение несправедливости, что вот у нее сейчас радость, и грусть, и трепетное чувство близости с далекими их страдальцами, а Никита, Никитушка не может разделить с ней это странное и светлое соединение противоречивых чувств.

"Я получила портреты малюток. Изика так изменилась, что я не узнала бы своего ребенка, а ведь прошло всего только девять месяцев, как я с ней рассталась. Что касается Кати, то она была гораздо красивее. Меня поразило сходство ее с мужем… Я ежедневно благодарю Вас в душе за то, что Вам пришла мысль заказать для меня портреты детей маслом и в натуральную величину… Они доставляют мне большую радость… В первый день я не могла оторвать от них глаз, а на ночь поставила их в кресла, напротив себя, и зажгла свечу, чтобы осветить их, таким образом, я видела их всякий раз, как просыпалась. Я отдала портреты мужу…"

И в этом последнем поступке — вся Александра Григорьевна!

"Екатерина Федоровна после отъезда невестки, — пишет А. Бибикова, правнучка Муравьевой, — переехала с тремя внучатами в Москву в приготовленный для нее заранее Жуковским дом и отсюда, пользуясь всякими представляющимися случаями, посылала сыновьям деньги. Так как через Третье отделение можно было посылать только ограниченные суммы, то Екатерина Федоровна пользовалась всяческими оказиями. Конечно, многое пропадало, но все же сыновья ее получали около сорока тысяч в год. Благодаря хлопотам жены и матери Никите Михайловичу удалось получить в Сибири почти всю свою богатую библиотеку, так что он мог читать своим товарищам по заключению интересные и блестящие лекции по истории и военному искусству".

Хлопоты Александры Григорьевны, поддержанные свекровью, распространялись не только на братьев Муравьевых и Захара Григорьевича Чернышева. В том-то и дело, что "ее кошелек был открыт для всех", что ее стараниями жизнь отверженных становилась более сносной. Ей принадлежит идея создания в Чите медицинского пункта и аптеки — с помощью Екатерины Федоровны она получила с оказией все самые современные в те поры медицинские инструменты и приборы, различные настои и порошки, семена лекарственных трав, которые были посеяны затем в Чите на маленьком огородике при открытой Муравьевой аптеке. Ее хозяином был определен декабрист Фердинанд Богданович Вольф — замечательный человек и не менее замечательный доктор.

Сколько жизней спасено! Скольких товарищей потеряли бы декабристы, томящиеся в Сибири, если бы не их "ангелы-хранительницы", и в их числе — Александра Григорьевна Муравьева.

Екатерина Федоровна была баснословно богата — она получила огромное наследство от своего отца барона Ф. М. Колокольцева. Все эти деньги были пущены сейчас на помощь читинским затворникам, она снаряжала в Сибирь чуть ли не целые обозы. Богат был и отец Александры Григорьевны — граф Г. И. Чернышев владел миллионным состоянием! Вся семья Чернышевых тоже душою была обращена к Чите, сестра Александры Григорьевны даже упрашивала баронессу Розен, отправляющуюся к мужу в Сибирь, взять ее с собой в качестве горничной, чтобы только быть рядом с братом и сестрой. И все, что приходило Муравьевой из Москвы, было поставлено на службу декабристскому братству. Мы уже говорили об аптеке. Но Муравьевой во многом мы обязаны тем, что, кроме документов, рисующих нам историю восстания 14 декабря, кроме документов и записок, рассказывающих о жизни изгнанников на каторге, мы можем видеть их лица, запечатленные талантливой кистью декабриста Николая Бестужева. Портреты товарищей, виды Читы, зарисовки камер Петровского каземата, построенного на манер американских исправительных домов. Бумагу и краски для Николая Бестужева, необходимый инструмент для его и Торсона "механических занятий" — все это выписывала из Москвы, через свекровь, Александра Григорьевна.

"Я все еще не получила ни ящика с красками, ни математических приборов, — пишет она Екатерине Федоровне. — Думаю, что они находятся в пути".