Подвиг капитана Сабурова

 Первые сто метров он прошёл, не ложась на землю, стараясь двигаться как можно бесшумнее и в то же время быстрее. Никто не стрелял. На берегу было пустынно; один раз он только споткнулся обо что-то и упал на руки. Приподнимаясь, он ощупал препятствие — это был окоченевший мертвец, и в темноте трудно было узнать — свой это или немец. Сабуров перешагнул через труп.

 Но едва он сделал два шага, как впереди него прошла сверху косая очередь трассирующих пуль. Должно быть, он при падении всё-таки произвёл шум. Он быстро отполз в сторону и прилёг за выкинутыми на берег обгорелыми брёвнами. Немцы дали ещё несколько очередей и на мгновение осветили кусок берега позади Сабурова, там, где лежал мертвец. Немцы принимали его за живого. Очереди ложились всё ближе, и, наконец одна попала прямо в труп. Лёжа за брёвнами, Сабуров продолжал ждать. Видимо, считая, что нарушивший тишину убит, немцы прекратили огонь.

 Сабуров пополз дальше. Теперь он полз, не отрываясь от земли и стараясь не производить ни малейшего шума. Ещё два или три раза он натыкался, на мёртвые тела. Потом больно ударился о камень и тихо, про себя, выругался. Ему показалось, что впереди что-то шевелится. Он остановился и прислушался. Послышался плеск воды. Он тихо прополз ещё несколько шагов. Плеск теперь был слышнее. Это был такой звук, словно черпали ведром воду. Он вдруг вспомнил, как в детстве, поспорив с товарищами, пошёл ночью через всё городское кладбище и, в доказательство того, что он это сделал, принёс фарфоровые цветочки из венка, висевшего на могиле в самом конце кладбища. Сейчас ему было жутко почти так же, как тогда.

 Тишина, темнота, одиночество и этот странный шум.

 Он прополз ещё несколько шагов и увидел появившуюся из-за обломков лодки согнувшуюся фигуру. Человек пошёл сначала как будто мимо, потом, огибая наваленные брёвна, двинулся прямо к нему.

 Сабуров ждал. У него не было никаких мыслей, было только ожидание: вот сейчас тот ступит ещё раз, потом ещё раз, и потом можно будет до него дотянуться. Когда человек сделал ещё шаг, Сабуров протянул вперёд руку, схватил его за ногу и дёрнул к себе.

 Человек упал, страшно закричал, и в ту же секунду что-то ударило Сабурова по голове и холодная вода окатила его всего. Человек закричал не по-русски и не по-немецки, а просто отчаянно: «А-а-а...» Сабуров изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Тогда, крикнув что-то по-немецки, человек схватил его за руку и вцепился в неё зубами. Сабуров, чувствуя, что теперь уже всё равно, тихо или нет, вытащил свободной рукой парабеллум и несколько раз подряд выстрелил, прямо упирая дуло револьвера в тело немца. Тот дёрнулся и затих.

 Сверху раздались автоматные очереди, и пули осыпали землю кругом. Несколько пуль с грохотом ударилось в ведро. Сабуров ощупал это лежавшее рядом с ним ведро, к которому была привязана верёвка, и понял, что немец, очевидно, ходил к Волге за водой.

 Сверху стреляли всё чаще.

 «Спустятся или нет? — подумал Сабуров. — Нет, не спустятся, побоятся». Он решил так, потому что стреляли сразу отовсюду, беспорядочно и наугад.

 Он лёг, подперев плечом труп, который таким образом полулежал на нём и закрывал его от пуль.

 «Когда же кончится?» — подумал Сабуров. Он чувствовал, что коченеет, потому что немец, падая, вылил на него воду из ведра. Было невероятно холодно. Сверху продолжали стрелять, и так они могли стрелять всю ночь. Сабуров решительно сбросил с себя мертвеца и пополз. Пули ударялись в землю то впереди, то позади него, и, когда он прополз шагов тридцать, а стрелять продолжали чуть ли не вдоль всего берега, к нему, — именно потому, что стреляли так много, — вернулось ощущение, что в него не попадут.

 Он прополз пятьдесят, сто шагов. По берегу всё ещё стреляли. Ещё пятьдесят шагов...

 Руки его так окоченели, что уже не чувствовали земли. Были хорошо видны огоньки выстрелов там, на обрыве, откуда стреляли. Теперь и сзади, откуда он шёл, и спереди, от Ремизова, виднелись трассы пуль, шедшие по направлению к стрелявшим немцам. Перестрелка разгоралась всё сильнее, немцы стали всё реже стрелять вниз и чаще отвечать влево и вправо. Тогда Сабуров вскочил и побежал, — он больше не мог ползти. Он бежал, спотыкаясь, перепрыгивая через брёвна. У него мелькнула мысль: там, у Ремизова, должны понять, что немцы стреляют по какому-то из наших. Несмотря на грязь и темноту, он бежал отчаянно-быстро. Он остановился, вернее упал, только тогда, когда кто-то подставил ему ногу. Он упал лицом в грязь, ушиб плечо; кто-то в это время сел ему на спину и стал крутить руки.

 

 — Кто? — спросил хриплый голос.

 — Свои, — почему-то всё ещё топотом сказал Сабуров и, чувствуя, как ему выкручивают пальцы, толкнул свободной рукой одного из навалившихся на него так, что тот покатился.

 — Чего пихаешься? — послышался голос.

 — Говорю, свои. Ведите меня к Ремизову.

 Немцы, должно быть, услышали возню и пустили сюда несколько очередей. Кто-то всхлипнул.

 — Что, ранило? — спросил голос.

 — В ногу, больно.

 — Сюда, — сказал кто-то и, схватив Сабурова за руку, потащил его вперёд.