Хотелось Вам сказать несколько по поводу Вашего выпытывания относительно того, как Вам относиться к некоторым предсказаниям, но время не позволяет[120]. Хочу говорить в мирном и спокойном духе. Я и сейчас, по милости Божией, мирен, но все же тороплюсь кончить это письмо (полтора часа пишу).
Дай, Господи, познать Вам, что благоволящая воля Божия привела Вас в Гайжуны, к митрополиту Елевферию. Будем вместе благодарить Бога. Вам нужно побыть одному, и этого Вы не получили бы нигде в такой мере, как в настоящее время в Гайжунах. С людьми, Вас окружающими, хотя бы они и благочестивы были, не говорите о том, о чем мы с Вами беседуем.
Молитесь, дорогой отец Давид, за меня окаянного; умолите Господа и Пресвятую Владычицу помиловать меня в День Судный.
Благословите меня.
Ваш недостойный меньший брат о Господе
грешный иеродиакон Софроний
P.S. Вы очень любезны и предусмотрительны в своем предложении прислать нам (отцу Силуану и мне) деньги на почтовые расходы. Это освободит нас от необходимости выпрашивать всякий раз на марки. Только очень прошу — самую ничтожную сумму пришлите, действительно потребную на почтовые марки. Никакой другой нужды у нас нет.
Письмо 6. Об основах духовной жизни
Афон, 6 (19) октября 1932 г.[121]
Глубокочтимый батюшка отец Давид, возлюбленный о Христе брат мой!
Начиная это письмо, призываю на него Ваше благословение и прошу у Бога помощи мне за Ваши молитвы.
Последний месяц, от постоянного переутомления, я дошел до болезненного истощания и много страдал из-за этого. Сегодня чувствую себя несколько лучше и поэтому решил начать Вам письмо, которое смогу отправить не ранее воскресения (так как почта ходит один раз в неделю, именно по воскресным дням). Если бы я чувствовал себя здоровым, то давно написал бы Вам что-нибудь в ответ на Ваше большое письмо[122], но и теперь, к сожалению, я не чувствую себя в силах с должным настроением и обдуманностью написать Вам о некоторых труднейших вопросах, затронутых Вами в вышеуказанном письме Вашем. Во всяком случае, беру побольше бумаги и буду писать Вам, нагромождая одно на другое, надеясь, что Вы свяжете все в своем уме в одно целое.
В большом письме[123] Вы пишете: «Я большой реалист, у меня жажда подлинного бытия; я не могу жить фразами и мечтами, или же если я чувствую, что так живу по немощи или по принуждению, то мне бывает стыдно и печально». Я радовался, читая эти мысли и чувства Ваши, которые достойны мужа благоразумного.
Но удивляет меня, как же это в Вашей душе рядом с такими достойными похвалы мыслями и стремлениями уживаются совершенно юношеские движения души. В последнем письме пишете так: «Почти невозможно сосредоточиться, молиться внимательно,