Я глянул на фельдфебеля и, заметив его ухмылку, подумал: «Он решил, что командир струсил. Болван…»
Я, стиснув зубы, коротко бросил: «Пошли!» — и повернул назад, скользя по своей, уже почти занесенной, лыжне. Ухмылочка исчезла с лица Штумпке.
На небольшой полянке, сбившись в кучу, нас ждала группа. Я коротко объяснил обстановку и добавил: «Главное, быстрее пересечь открытое пространство. Лес — наше убежище. Пойдем рядом, двумя группами».
Когда вышли на крутой берег, я еще раз глянул в туманную мглу. Двигавшийся рядом Штумпке, словно разделяя мои опасения, тоже пристально посмотрел в темное пространство и подтвердил: «Никого!»
— Вперед, — негромко приказал я и первым ринулся вниз с откоса. Зашуршал снег, засвистел в ушах ветер. По плотному, присыпанному свежим снегом насту лыжи скользили легко.
Но вдруг на противоположном склоне, на фоне леса, я заметил движущиеся фигурки: они быстро катились нам навстречу.
Это было так неожиданно, что я в первую очередь удивился не столько этим, невесть откуда взявшимся лыжникам, сколько тому невероятному стечению обстоятельств, что именно в тот момент, когда я оттолкнулся палками и покатился вниз, кто-то другой в ту же секунду тоже оттолкнулся и помчался мне навстречу.
Между тем чужая группа шла спокойно. «А если свои?» — вдруг мелькнуло в голове. Но я тотчас отверг эту мысль. Наш выход был санкционирован армейским командованием, встреча с кем бы то ни было не предусмотрена, а значит, исключалась. Скрыться бы в лесу, как рекомендовалось в таких случаях! Поздно. Ни повернуть, ни уйти…
— К бою! — крикнул я. — Одного взять живым!
Солдаты привычно рассыпались в цепь. Я поддал палками и стал заходить русским во фланг. Их было раза в два больше, из-за спин торчали длинные винтовки. Это ободрило — в ближнем бою автомат надежнее. Теперь все решала быстрота. По тому, как противник засуетился, как схватился за оружие, я понял, что он тоже не ожидал встречи.
И вот две группы сошлись. Я затормозил и первым дал очередь. Навстречу тут же блеснул огонь, возле уха просвистела пуля, холодком отдалась в сердце. И я инстинктивно упал в снег.
— Бей их, гадов! — послышался звонкий голос одного из русских, и почти одновременно сбоку рванула граната. Краем глаза я заметил, как один из моих солдат рухнул в снег. «Ах, зелень! Новобранцы», — ругнулся я, а фельдфебель споро выхватил гранату и швырнул под ноги бегущим на него русским. Те упали.
Бой на льду не стихал: стучали автоматы, хлопали винтовки, рвались гранаты. И вот уже люди сошлись в рукопашной. Белые — на белом. Белые фигуры против одетых в такое же одеяние белых фигур! Выстрелы, взрыв, яростные крики, предсмертные стоны…
В разгар схватки я успел заметить, как на Штумпке, бежавшего чуть впереди и сбоку, навалилось сразу двое русских. Прийти на выручку не удалось — на меня с винтовкой наперевес легко и решительно бежал небольшого роста солдат-малявочка. Нас разделяло всего несколько шагов…
Я вскинул автомат, но выстрелить не успел: откуда-то сбоку, явно отвлекая внимание на себя и даже рискуя собой, подскочил в невероятном прыжке длинноногий нескладный русский. Над моей головой мелькнул приклад винтовки.
Но русский оступился, и это меня спасло. Я сумел увернуться от смертельного удара и тут же нанес ответный. Он был так силен, что оружие выпало у меня из рук, а высоченный солдат, в коротком, до коленей, маскхалате, рухнул на снег с глухим стоном.
И тут солдат-малявочка, которого заслонил собой тот парень, пришел в себя и ринулся вперед, угрожающе нацелив штык в мою грудь.
Я был безоружен. Испугался, не скрою, так, что меня мгновенно, с головы до ног, охватила холодная испарина. Но тут само собой произошло то, что часами отрабатывалось при подготовке наших диверсантов: я сжался, словно пружина, и в нужный момент кинулся под ноги солдатику.
От неожиданности тот упал, выронил винтовку. Мы сцепились, покатились. Меня схватили за горло, но я почувствовал, что противник явно слабее. Мне удалось вырваться и подмять малявочку. Я вытащил нож и уже взмахнул рукой, чтобы одним ударом решить все, как вдруг замер: из-под серой цигейковой шапки вылезали девичьи кудряшки, а налитые ненавистью огромные глаза были в длиннющих ресницах.
«Фроляйн!» — прохрипел я изумленно и опустил руку.
Вскочив на ноги, я подобрал валявшийся в трех шагах автомат, сунул нож в ножны и огляделся. Было тихо. Никто не шевельнулся: ни один из двух десятков людей, неожиданно столкнувшихся на этой ледяной арене!
Помню, я не сразу пришел в себя после нечеловеческого напряжения, охватывающего в сражении. Я снова оглядел поле боя, унял наконец нервную дрожь в коленях, успокоил колотившееся сердце и подумал: «Неужели я один живой? Господи! Ну, значит, судьба…» Сама мысль о том, что меня, молодого, сильного, еще не пожившего на свете, могли вот тут, несколько минут назад, убить, — показалась чудовищной.