Подвиг 1969, №3

— Когда кончишь хвалиться своим медицинским искусством, то можешь хотя бы частично использовать его. Подойди и погляди, что у меня с ногами. Кажется, ботинки часового не особенно помогли мне.

Через четверть часа, полных мук для Меллори, Миллер разорвал край лейкопластыря, оклеил ногу Кейта, неловко выпрямился и с гордостью оглядел результаты своего труда.

— Прекрасно, Миллер, прекрасно, — пробормотал янки удовлетворенно, — даже Джон Хопкинс в Балтиморе... — вдруг он запнулся, нахмурился, глядя на забинтованные ноги Меллори и извиняюще кашлянул. — Я только что обратил внимание на маленькую деталь, начальник.

— Давно пора, — хмуро ответил Меллори. — Как ты, например, собираешься втиснуть мои ноги в эти чертовы ботинки? — Он вздрогнул от холода, напяливая на ноги промокшие шерстяные носки. Поднял ботинки часового на вытянутой руке и с отвращением оглядел их. — Седьмой номер, самое большее. К тому же дьявольски маленький седьмой номер.

— Девятый, — лаконично сказал Стивенс и протянул свои ботинки, один из них был аккуратно разрезан Андреа. — Этот разрез легко заделать. Мне они сейчас ни к черту. И, пожалуйста, сэр, без споров. — Он тихонько засмеялся, но сразу умолк и скривился от боли в ноге. — Мой первый и, возможно, последний вклад в эту экскурсию. Как вы думаете, сэр, какую медаль мне за это дадут?

Меллори взял ботинки, долго смотрел на Стивенса и обернулся в сторону откинувшегося полога.

Спотыкаясь, вошел Браун, опустил на землю передатчик, телескопическую антенну и вытащил пачку сигарет. Пачка выпала из окоченевших пальцев, плюхнулась в грязь, сразу став мокрой и коричневой. Браун выругался коротко, без энтузиазма, похлопал по нагрудным карманам, но сразу оставил это бесполезное занятие и поудобнее уселся на ближайший валун. Он очень устал.

Меллори зажег и передал ему сигарету.

— Ну что там, Кейси? Передали им что-нибудь?

— Это они мне кое-что передали. Самую малость. Прием был паршивый. — Браун с наслаждением сделал глубокую затяжку. — А я никак не мог пробиться. Наверное, из-за этой чертовой горы, что к югу от нас.

— Возможно, — согласился Меллори. — А что нового у наших каирских друзей? Всё воодушевляют нас на великие подвиги? Призывают продолжать начатое дело?

— Новостей никаких. Они чертовски обеспокоены нашим молчанием. Сообщили, что с этого времени будут работать каждые четыре часа. Повторили это раз десять. На том и кончили.

— Да, это для нас громадная поддержка, — ехидно заметил Миллер. — Приятно знать, что они за нас переживают. Нечто похожее на моральную поддержку. — Он ткнул пальцем в сторону выхода из пещеры. — Думаю, немецкие ищейки до смерти напугались бы, узнав об этом. Ты хоть поглазел на них, прежде чем вернуться?

— Не удалось этого сделать, — угрюмо сказал Браун. — Но я слышал их. Похоже, что командир давал им направление. — Почти меланхолически поднял он карабин и вложил в магазин обойму. — Сейчас они, должно быть, близко подошли, меньше мили отсюда.

Поисковая партия немцев, стянувшись поплотнее, двигалась в полумиле от пещеры, когда ее командир, обер-лейтенант, заметил, что правое крыло снова отстало: южный, более крутой склон затруднял движение. Обер-лейтенант нетерпеливо поднес к губам свисток и дал три резких, пронзительных сигнала, торопя отставших солдат. Дважды его свисток верещал повелительно. Пронзительные звуки тут же отдавались эхом от покрытых снегом склонов и замирали в глубине долины. Но третий его свист умер еще при рождении. Прервался и возобновился в воющем длинном «до», гармонически перешедшем в страшный, долгий, захлебывающийся крик боли. Секунду обер-лейтенант стоял неподвижно с выражением недоумения на лице, потом резко переломился пополам и рухнул в хрустящий снег. Здоровенный сержант бессмысленно уставился на упавшего офицера. Потом что-то сообразил, глянул вверх с ужасом, открыл было рот, чтобы закричать, вздохнул и устало осел рядом с неподвижным телом обера. Он уже умирал, когда в его ушах зазвучал злой, похожий на удар бича выстрел маузера.

Высоко вверху, на западном склоне горы Костос, спрятавшись в V-образную ложбинку, среди камней лежал Андреа. Он видел темнеющий горный склон в телескопический прицел винтовки и всадил еще три обоймы в изломанную, дезорганизованную цепь преследователей. Лицо было спокойно. Даже веки не дрожали от размеренных выстрелов маузера. Глаза ничего не выражали. Ничего. Взгляд был ни жестким, ни безжалостным — просто пустым и пугающе-отсутствующим. Сейчас рассудок был закрыт от мыслей и чувств прочной броней дела, ибо Андреа знал: в такие минуты нельзя ни о чем думать.