Подвиг 1969, №3

— Нет, но он знал, что его будут мучить, если он откажется говорить. — Из сострадания к собеседнику я добавил: — Это может быть принято во внимание судом как смягчающее обстоятельство.

— Смягчающее обстоятельство? Но ведь тысячам людей грозили тюрьмой, однако они…

— Таких было сотни тысяч. Миллионы. Он не был из их числа. К сожалению.

Сперва его использовали квартальные надзиратели, затем целенлейтеры й крайслейтеры и, наконец, гаулейтеры, игравшие на его страхе и пользовавшиеся им как осведомителем. Улики, собранные в его деле, свидетельствовали о том, что он «явился причиной ареста и физической гибели своих друзей, соседей и сотен других людей, сообщая гестапо о том, где они скрывались...». Самое короткое показание обвиняло его в том, что лично из-за него «не менее десяти автофургонов заключенных были сожжены в печах Освенцима».

Директор помолчал, затем произнес:

— Я рад, что его здесь больше нет. — Он протянул мне руку. — Извините. Хор недавно создан. Мне нужно пойти и заняться с ними... Но боже мой, я почти лишен слуха...

Я вышел в большую стеклянную дверь, прошел мимо рядов галош и ботиков. Следы колес черного «мерседеса» отпечатались на снегу. Я взглянул на тёмные искривленные стволы деревьев. Стояла гнетущая тишина, и, остановившись возле машины, я заставил себя ждать, сдерживая дыхание.

Затем оно снова возникло в воздухе, пение...

«Ди лейте» поместила большой снимок на первой полосе. Я стоял рядом с Раушнигом перед входом в его салон красоты. Три другие газеты напечатали эту же фотографию. В двух из них был также снимок, на котором капитан полиции и я выходили из конторы фирмы «Шрадер — Фабен».

В школе фотокорреспонденты не появлялись, потому что я не хотел тревожить детей; но все же я поставил в известность о Фогле Ассошиэйтед Пресс, и газета «Ди лейте» опубликовала фотографию учителя и посвятила ему целый абзац, связывая его 0 Раушнигом и Шрабером и комментируя «Молниеносную волну арестов», явившуюся главным событием дня. Таким образом, я, само собой разумеется, в глазах всех являлся причастным и к аресту Фогля, что, конечно, не пройдет мимо внимания «Феникса».

Мне дали получасовое свидание с Фоглем в его камере, но мне не повезло. Его страх, который, как я надеялся, поведет к добровольному признанию, покинул его после двадцати лет. Худшее пришло к нему, и, понимая, что его жизнь закончится в такой же камере, он освободился от рабства страха. Я сомневался в том, что даже его полнейшее раскаяние может привести к оправданию, но все же воспользовался этой мыслью, чтобы повлиять на него. Он не поддался. Он казался живым мертвецом.

При отеле «Принц Иоганн» были запирающиеся гаражи, и, поставив туда свой «фольксваген», я отправился к запоздалому ужину. Кое-кто искоса поглядывал на меня, видимо уже познакомившись с газетами, а пожилой официант, ведающий винами, был довольно мрачен, и рука у него дрожала, когда он наливал мне вино. Интересно, подумал я, где он был и что делал в период между 1939 и 1945 годами?

Когда мне подали кофе, ресторан был уже почтц пуст. Какой-то человек подсел к моему столику и швырнул на него вечерний выпуск «Ди лейте». Я взглянул на собственное изображение в газете, затем перевел взор на незваного гостя.

— Кажется, мы идем довольно близко к ветру, сэр, — улыбнувшись, произнес он с американским акцентом.

Я не желал разговаривать, не желал даже знать его, но иногда бывает опасно ничего не отвечать.

— Чем ближе, тем лучше, — отозвался я.

По-видимому, это Брэнд. Умное лицо с проницательными, спокойными серыми глазами, короткая стрижка. Улыбка была приятна, но я негодовал на него за то, что он заговорил со мной. Если агент решил показать свою физиономию на первых полосах газет, для этого должен быть серьезный повод и это является его личным делом. Он может работать по собственному усмотрению, соблюдая одно условие — не подвергать других опасности рассекречивания. Если уж я решил привлечь на себя огонь неприятеля, то только я один и должен подвергаться риску. Таков порядок. Теперь, когда мое лицо разрекламировано во всех газетах, я на пушечный выстрел не мог приблизиться к Унтер-ден-Эйхен и Ронер-аллее, даже если был совершенно убежден, что за мной не следует филер. Умышленно подставляя себя под удар противника, я полностью отрезал себя от местной резидентуры, оставив себе единственный канал связи — «Почта — биржа». С этого утра я превратился в «горячего агента», к которому никто не должен был приближаться. Это классический прием, и КЛД дважды прибегал к нему в течение своей службы, сознательно нарушив обычную конспирацию, чтобы в открытую встретиться с врагом, потому что счел этот путь наиболее целесообразным для решения определенных задач. Здесь агента поджидает много опасностей. Но еще более опасно для него, если с ним поддерживают связь: в таком случае подвергают себя опасности и те, кто вступает с ним в контакт. «Горячий агент» должен работать без прикрытия, без связи с резидентурой. Даже пользование радио чревато опасностью.

— Давно ли вы здесь? — грубо спросил я.

— О, фактически я здесь живу.