Подвиг 1969, №3

— Я не начальство, а такой же исполнитель, как и вы.

— Если я возьмусь — пока что еще не решил — за это задание, даже не получив и дня отпуска, то не раньше, чем смогу убедиться в справедливости вашей аргументации. На это потребуется не один день. Я лично считаю, что Германский генштаб способен развязать войну с тем же успехом, что и ку-клукс-клан.

— Позвольте мне напомнить вам сказанные обвинителем от Соединенных Штатов на Нюрнбергском процессе слова: «Германский милитаризм будет хвататься за любую возможность, которая поможет ему восстановить силы для развязывания новой войны».

— Нельзя начать войну без народа.

— Народ никогда не начинает войн. Войны всегда затевают политиканы и генералы. Десять лет назад —и всего лишь десять лет назад после окончания кровопролития — в честь Кессельринга был созван слет бывших фашистских солдат. Народ протестовал, но полиция разогнала демонстрантов.

— Народ все еще протестует, об этом свидетельствуют хотя бы процессы.

— Но теперь проведение процессов становится все более затруднительным. Военных преступников, признанных виновными, больше не вешают, зато свидетелей обвинения убивают. Времена меняются.

Я сидел, закрыв глаза. Огни в зале погасли.

Поль молчал. Он хорошо понимал, что, когда желаешь убедить кого-либо, нужно делать паузы и давать собеседнику время на размышление.

— Все это политика, — неуверенно произнес я. — Оставьте ее себе.

Он не ответил.

— Я не утверждаю, Поль, что держу палец на пульсе истории или знаю, какое будущее ожидает человечество. Просто я чертовски устал. Вы ошиблись ложей, как я уже говорил...

Поль шевельнулся, и я открыл глаза. Откуда-то он достал небольшую папку из искусственной кожи. По-видимому, он прятал ее под пиджаком. Иначе бы я уже заметил ее. Он положил папку мне на колени.

— Это вам.

Я не прикоснулся к папке.

— Будь проклято ваше появление, Поль.

— Мы выделили человека, который будет прикрывать вас, — мягко произнес он.

— Мне не нужно прикрытие.

— А что будет, если вы окажетесь в тяжелом положении?

— Я сам из него выберусь.

— Знаете ли вы, какой вас ждет риск, Квиллер?

— А у КЛД было прикрытие?

— Да, но очень трудно уберечь человека от выстрела с дальней дистанции.

— Они разделаются со мной таким же способом, если уж до этого дойдет. Никакого прикрытия, Поль. И не вздумайте прикреплять ко мне людей без моего ведома. Я предпочитаю действовать в одиночку.

Запульсировала вена на ноге, предвестник судороги. Я шевельнулся, и папка скользнула на пол. Я оставил ее там, где она упала.

Заиграла музыка.

— Можете положиться на двух людей, — произнес Поль.

— Никаких людей!

— Один — американец, Фрэнк Брэнд; другой — молодой немец, Ланц Хенгель. Они...

— Пусть они оставят меня в покое.

— У вас есть связной...

— И связной мне не нужен.

— Ваш связной — я.

— Тогда и вы держитесь от меня подальше!

Если уж я возьмусь за это, то только на своих условиях. Они не должны были ждать моего согласия, не должны были посылать этого Поля, ловить меня на крючок. Ублюдки... Чарингтон мертв — давай другого. Интересно, кого они найдут после меня! Шесть тяжелых месяцев — и теперь опять! Й только потому, что я оказался под рукой, а в их распоряжении был крючок с наживкой. «Существует только один способ убедить его, — так, наверное, говорили они, стоя вокруг письменного стола в просторном лондонском кабинете, где пахло свежим лаком, — и этот способ — сказать ему, что Цоссен в Берлине». И они задымили сигарами и послали за Полем.

Мне было безразлично, соответствовал ли истине монолог относительно возрождающегося фашизма или нет. Услышав про Цоссена, я не нуждался ни в каких других приманках. Поль зря тратил время.

Начиналась судорога, и я прополз на четвереньках обратно в ложу и сел в кресло, будто только что вернулся после антракта. Поль сделал то же самое и аккуратно обтер руки о колени. Я сидел с закрытыми глазами, размышляя.

Я понимал, что сам во всем виноват. Много лет я действовал сугубо конспиративно, как был обучен, поэтому, когда меня направили сотрудничать с федеральной комиссией «Зет» для выявления военных преступников и предания их суду Ганноверского трибунала, я не видел надобности выползать на свет божий. Иначе мое лицо за эти полгода стало бы известно всем, в том числе и людям, вооруженным винтовками с телескопическим прицелом.

Однако это могло бы не заботить меня, так как я ездил из Ганновера в Берлин и обратно с охраной в шесть человек, словно какой-нибудь премьер-министр. Но именно мои настояния на соблюдении конспирации и привели к тому, что сам я попался на крючок. После шести месяцев я знал Берлин как свои пять пальцев, как собственную физиономию, хотя сам не был известен в Берлине никому.

Не удивительно, что они остановили свой выбор на мне.