«Подвиг» 1968 № 03

Для многих коллег Удета его неожиданное возвышение казалось труднообъяснимым капризом Геринга. Не поддался же и в самом деле «железный Герман» сентиментальной привязанности к старому однокашнику по эскадрилье Рихтгофена? Нет, в такие сентиментальности не верит и сам Удет. Деловые качества? Но Удет совсем непохож на дирижера величайшего авиапромышленного бума, призванного оснастить Германию самым могущественным военно-воздушным флотом. Нет, не Удет нужен Герингу. Только его имя, имя всемирно прославленного воздушного аса. Удет — хорошая реклама для немецкой авиации. Удет — удобный, проверенный посредник между новым руководством люфтваффе и авиапромышленниками. Удет, наконец, — послушный исполнитель воли и замыслов Геринга. «Железный Герман» не гнушается использовать его, чтобы при необходимости приструнить хитрого, пронырливого, иногда чрезмерно энергичного Мильха — генерал-инспектора люфтваффе. Удет, разумеется, уже осознал это и покорно принял уготованную ему роль. Но, по наблюдениям Пихта, его начальник не очень страдал от иллюзорности нынешней своей власти. Его больше бесило расставание со своей прежней, артистической властью над толпой. «Акробат воздуха» не привык, чтобы боялись его, он привык, чтобы боялись за него. Он властвовал над людьми, рождая у них страх за себя, рисуясь бесстрашием, снисходя к филистерскому обожанию. Категорический приказ Геринга, запрещавший ему самому испытывать новые модели и участвовать в спортивных полетах, застал Удета врасплох. Он почти физически ощутил, как ему опалили крылья.

Удет припомнил добродушное сияние на широком лице Геринга. Руки толстяка были сцеплены на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены вперед. Удет пришел отказаться от предложенного ему высокого поста.

— Я ничего не понимаю в производстве больших самолетов, Герман, — сказал он. — Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас…

Большие пальцы выстрелили. Геринг встал. Укоризна раздула его щеки:

— Не беда, Эрнст. Все зависит от идей, которые ты рождаешь. А в остальном полагайся на людей. Их-то у тебя будет сколько хочешь. Нам нужно твое имя, Эрнст. Это — главное!

— Люди, идеи… — проворчал Удет, вспоминая этот эпизод, и в упор, как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта. — О чем ты думаешь, Пауль?

— Я вспоминал Стокгольм, герр генерал, ваши гастроли.

Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и азартные юнцы. Юный Пауль Пихт стоял в толпе, высоко задрав голову. В небе носился, кружился, переворачивался белый самолетик. Вот он мчался к земле. Толпа испуганно ухала, инстинктивно подаваясь назад. Самолет разворачивался так низко, что, думалось, он крылом задевал землю. Но оно лишь касалось травы. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот уже, подхваченный ветром, он тихо спускался к толпе из поднебесья. Тысячи рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: «Удет, Удет!»

— В Стокгольме я понял, что должен летать, — сказал Пихт.

— Да, Стокгольм, — довольно улыбнулся Удет. — Оглушительный успех. Я был хорошим летчиком, Пауль?

— Германия вами гордится.

— Германия не дает мне летать!

— Вы должны ценить заботу рейхсмаршала, — в голосе адъютанта послышалась новая интонация пьяной доверительной фамильярности.

— Да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно отцовские чувства. Родной отец не смог бы…

— Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт…

— Мой опыт! — снова взорвался Удет. — Что толку в моем опыте, если я не могу взять в руки штурвал! Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль? Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого инвалида! Налей мне двойную!

Разливая бренди, Пауль невольно представил себе элегантного Удета, вылезающего из неуклюжего, не обретшего еще законченности форм Хе-176. Да, будь он сегодня на месте Варзица, обстановка на аэродроме могла быть иной. «Король скорости» не смог бы не оценить удивительных возможностей реактивного мотора. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.

— А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с крылышками, а, Пауль? Профессор носится с ней, как будто и в самом деле снес золотое яйцо.

— Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, герр генерал?

— Я хочу услышать твое мнение, Пауль, и катись ты еще раз к черту со своей официальностью!

Пихт склонился над генералом:

— Да, ты прав, Пауль. Геринг не устает мне твердить: бомбардировщики, бомбардировщики. Но я говорил Герману: я мало что понимаю в тяжелых машинах. Я люблю истребители, Пауль. Скорость, скорость, скорость. А ведь у Хейнкеля были весьма приличные истребители. Хе-56! У него всегда не ладилось дело с шасси, но зато какая у него рама! И в этой новой машине что-то есть, Пауль, что-то в ней есть.