Подвалы твоего сердца (СИ)

В конце концов, Гермионе попросту наскучило сидеть в комнате. Читать или учить что-либо совершенно не хотелось, и девушка решила покинуть пределы комнаты на свой страх и риск. Прекрасно понимая, что Малфой будет плеваться ядом, если встретит её, блуждающую по особняку, Гермиона шагнула за порог.

Однообразие стен, дверей и коридоров почти выводило её из себя. Ничего выделяющегося или хотя бы немного светлого не встретилось на пути. Тяжелые двери едва поддавались напору Гермионы, поэтому, открыв третью или четвертую, она заметно устала. Конечно, трансгрессирование еще никому просто так с рук не сходило. Для приличия усталость должна была продержаться ещё несколько часов.

Когда Гермиона оглядела небольшой зал, в котором оказалась, её сердце тревожно содрогнулось в груди, вызывая гудение в ребрах и мурашки на руках. Это было то самое помещение, в котором она лежала на полу, доведенная Беллатрисой до почти бессознательного состояния. На глаза непроизвольно навернулись слезы, и Гермиона поспешила найти хоть какой-то выход отсюда. Взгляд наткнулся на неширокую темную арку, и девушка, почти не задумываясь, скользнула в неё. Вокруг стало ужасно темно, и Гермиона использовала «Люмос», чтобы осветить путь. Коридор, по которому она продвигалась, ничем не отличался от других.

Услышав какой-то необычный звук, девушка застыла. Гробовую тишину поместья нарушала тихая музыка, доносящаяся откуда-то из конца коридора. Звуки фортепиано вовсе не пугали и не настораживали смелую гриффиндорку, так что она даже не задумалась перед тем, как ускорить шаг. По мере приближения мелодия звучала все отчетливей, и Гермиона поразилась, насколько сильно она, преисполненная нежности и светлой тоски, контрастирует с холодными плитами и грубыми цветами поместья. Наконец Грейнджер начала различать источник света кроме своей палочки. Из приоткрытой двери выскальзывал на пол яркий луч, ползущий вдоль по коридору.

Она замедлила шаг и сделала поступь мягче. Больше, чем быть обнаруженной, она боялась прервать музыку, ласкающую слух. Гермионе уже давно не приходилось слышать звуков рояля. До битвы не было времени, а после уже совсем не хотелось. Слишком много плачей услышала героиня войны, и эта музыка, как единственная в мире, на долгие месяцы засела в её подсознании.

Но теперь, когда эхо разносило мелодию по стенам холодного Малфой-мэнора, Грейнджер ощутила слабую надежду, что темнота вокруг — это то, что способно раствориться сквозь время, — было бы желание. Нужно было только приоткрыть дверь, чтобы луч света скользнул во мрак, изгоняя его, и тогда музыка, заполнявшая сердце до момента скорби, могла бы заиграть вновь.

Остановившись в метре от двери, Гермиона испуганно отдернулась, заметив, что полоска света падает на её ноги. Девушка чувствовала себя воровкой, хотя украсть музыку вряд ли было возможно. Но ощущение того, будто она черпает что-то чужое и для неё не предназначенное, все равно терзало и не давало окунуться в волшебные мгновения до конца.

Спустя несколько минут Грейнджер поняла, что ещё одной вещью, мешавшей ей наслаждаться музыкой, было любопытство. Она задавалась вопросом, кто из обитателей Малфой-мэнора мог исполнять такую тонкую эмоциональную мелодию, находясь в столь скудных на вдохновение стенах. Осторожно приблизившись к двери, Гермиона заглянула в комнату. Сначала её взгляд скользнул к источнику света, коим являлся большой камин, трепещущий огнем. Напротив него на возвышении у стены находилась широкая кровать, окутанная тяжелым бархатом занавесок. Из-за приспущенной ниши Гермиона не смогла разобрать, кто же находился на таком царском ложе, но догадывалась, что это была миссис Малфой. И, наконец, глаза девушки столкнулись с фигурой, сидящей за роялем. Сперва Гермиона прищурилась и даже зажмурилась, полагая, что собственное зрение выкидывает вовсе не смешные шутки.

Слизеринец, негодяй, эгоист, самодур, самый настоящий нарцисс и кретин своими руками творил музыку, светлее которой Гермиона не слышала ни в одной из христианских церквей. Ничто не мешало этой мелодии: ни руки, оскверненные меткой, ни стены, давящие на находящегося внутри своим безразличным величием, ни условное будущее того, кто чувствовал аккорды своим сердцем. Музыке было все равно на обстоятельства, она просто существовала, искрилась и парила над пространством, в котором находилась Гермиона.

Драко показался ей отстраненным и сосредоточенным. Он внимательно следил за своими руками на клавишах и беспрестанно закусывал губы, будто боялся, что вот-вот сорвется и пропустит клавишу, но этого не происходило. Волосы слегка растрепались, и вместе с его движениями в особенно сильные моменты нарастания музыки все больше спадали на глаза. Гермиона боялась, что из-за этого он перестанет играть, но Малфой продолжал, потому что чувствовал: это необходимо не только для угождения матери, но и для возрождения в душе чего-то мимолетно прекрасного, теплого, родного и… безвозвратно забытого.