Подвал для моего сердца

– Я ведь не убийца, не бойся. И тебя убивать не стану. Просто отвезу в тихое место… Там оно само все, – пробормотал он. – Дом-то этот, которым ты заинтересовалась, мой на самом деле. Светка с мужем в квартире всю жизнь жили, а я – там. Это когда уже она с мужем разошлась, то потребовала, чтобы я съехал. А я что? Своего жилья у меня нет. Пришлось к ней переезжать, ладно хоть, не выгнала сестра меня на улицу. Интересно, кто ж ту записку написал? Юлька, наверное. Уж шебутная она была, ужас просто. Везде свой нос совала… Мда, я как чувствовал, что с ней проблемы будут…

Мерное бормотание Олега Алексеевича окончательно погрузило меня в сон. Последнее, что я ощутила – грубость веревок на своих запястьях, а потом все перестало иметь значение.

Очнулась я от холода. Встрепенулась, проведя ладонью по чему-то твердому и ледяному, и испугалась – глаза не видели ничего. Совсем. Я торопливо провела пальцами по векам, нажала слегка, и с облегчением выдохнула, увидев бледно-оранжевые круги. Зрение в порядке, просто я нахожусь в очень темном помещении, где вдобавок холодно и сыро.

Двигаясь наощупь, я смогла встать, и, растопырив руки, сделала первый шаг. Путем нехитрых передвижений я определила, что нахожусь в очень маленькой комнатке, без окон и дверей. Пару раз я натыкалась ногой на какие-то обломки, твердые, острые, и отбрасывала их в сторону.

Таким же способом я проверила пол, и опять ничего не нашла. Но как-то же сюда меня запихнули? Вывод напрашивался только один – потолок. Скорее всего, я нахожусь в погребе или яме, и спустили меня сюда через люк. Поэтому на полу и в стенах нет никаких отверстий.

Я села на пол, обхватив себя руками. Следовало хорошо подумать, не поддаваясь панике. Олег Алексеевич что-то бормотал о том, что он не убийца. Значит, вот его план – оставить меня медленно умирать от голода, холода и жажды.

Мозг ошпарила невероятная догадка – острые обломки!… Это… Это…

Чуть не завыв от жалости и отвращения, я торопливо обтерла руки о штаны. В темноте проверить свою теорию я не могла, оставалось лишь надеяться на ее неверность. А также успокаивать себя, убеждая в том, что меня найдут. Меня спасут. Меня отыщут. Тина, Мирон…

Я тихо заплакала, уронив голову на колени. Черт, и какая же я была дура! Надо было еще вчера отбросить всю свою скромность и гордость, и, наплевав на все принципы, перебраться из гостевой комнаты в спальню Мирона. Какой смысл откладывать что-то, если в ближайшие пару дней я могу умереть? И все, что мне останется – это горькие сожаления.

Я подумала о маме. Как она будет без меня? Как перенесет потерю единственной дочери?

Еще часа два, по моим ощущениям, я просто плакала навзрыд, вытираясь рукавом кофты, поэтому из-за рыданий не услышала шум сверху. Когда слабый луч света хлынул вниз, осветив серые голые стены, я зажмурилась, прикрывая ладонью глаза.

Внутри все вспыхнуло от радости. Нашли! Я спасена.

– Ну, как ты там, очнулась?

Голос, прозвучавший сверху, не принадлежал моим спасителям. Это был Олег Алексеевич. Довольно жмурясь, он смотрел на меня, скорчившуюся внизу.

– Пожалуйста, – мой голос сорвался на хрип, – пожалуйста, отпустите меня. Я никому ничего не скажу, пожалуйста…

– Э, нет, – покачал головой он. – Я не могу. Ты ведь любопытная да совестливая. Если отпущу, сразу в полицию побежишь.

– Зачем вы… Кто была та девушка, которая написала записку? – спросила я.

Олег Алексеевич нахмурился, и честно сказал:

– Не знаю. Думаю, что Юля. Я ее на остановке подобрал. Она из другого города, стояла на обочине, голосовала. Хорошенькая такая девчонка, в юбочке короткой, с кудрявыми волосами. Я предложил ее довезти, и как-то черт дернул. Она моей первой была – я ее сюда привез, чаем напоил, накормил, ну, и полез к ней. А она – в крик! Отвали, говорит, от меня, извращенец. И так мне обидно стало… Ну, я ее по голове и ударил чайником. А она – в обморок. Я сначала подумал, что умерла, в погреб ее оттащил. А она через час очнулась. Отпустить я ее, конечно, не мог.

Олег Алексеевич пожевал губу, и добавил:

– Вот такая история. Год она у меня тут прожила. Под конец я ее даже выпускать начал, наверх. Решетки поставил, чтобы не сбежала. А она, сучка малолетняя, ухитрилась как-то нож стащить, и вены себе порезала.

– Вы сказали, что она первая, – напомнила я, замирая от ужаса.

Олег Алексеевич кивнул.

– Ну, да. Еще одна была. Викой звали. Эта долго не протянула. Все орала, как резаная, в судорогах билась. Это я потом уже понял, что она больная была. Припадки у нее были, и астма. Не стал я ее себе в качестве любовницы оставлять. В погреб скинул, закрыл, там она и загнулась.

Я всхлипнула. Рассказ Олега Алексеевича убил во мне последнюю надежду на то, что он меня отпустит.

– Ну, пока, девонька, – он поднялся с колен, и ухватился за крышку люка.

Она с грохотом опустилась, и наступила вечная темнота.