Подсолнухи

И как только успокоятся ручьи, спадет вода, не подсохнет еще, нет, просто станет меньше воды, наденет Алена резиновые сапоги и уйдет за деревню в лес — мокрый, голый, сквозной, с крошечными еще твердыми почками на ветвях. Но деревья уже оттаяли, возьми нагни ветку самого хрупкого дерева осины — ветка не сломается, выгибаясь. Оттаял верхний слой земли, и Алена знает, что он живет уже своей жизнью — шевелятся, распрямляясь, стиснутые зимней мерзлотой корни деревьев, сосут из земли нужные соки, сладкие и горькие, гонят их по стволам к кронам, к почкам, чтобы дать им разбухнуть, развернуться листком. Пробивается, прорастает сквозь толщу почвы молодая трава, чтобы скрыть собой старую, полегшую, и зацвести, сделав землю наряднее. Земляные жуки, козявки, личинки, очнувшись, движимые жизнью, рыхлили почву, проделывая в лишь им ведомых направлениях ходы, а крот уже взбугрил землю, оставляя по полянам свежие кучки.

А птицы все летели и летели на Шегарку, каждая в свой срок. В тальниках трещали дрозды, облюбовывая места гнездовий, исчезли куропатки и тетерева, исчезли снегири, державшиеся зиму близ деревни, сороки и вороны, жившие зиму на подворьях, перелетели в глубь березняков и вили гнезда — сороки на низких, ветвистых кустах и деревьях, а вороны на самых вершинах высоких голоствольных берез, с которых широкий открыт обзор.

Как и осенью, Алена не могла обыденными словами пересказать себе состояние свое, но сейчас с нею происходило совсем иное: ее переполнял восторг перед всем происходящим от обновления земли и жизни, столько силы было в ней, желания жить нескончаемо, столько удивления в глазах от знакомого и в то же время нового, что хотелось кричать, смеясь, кричать на весь лес, издавая горлом одни звуки — о-о-о-о, а-а-а-а-а!..

Бродя по лесным дорогам и без дорог, наступая сапогами на длинные безжизненные полегшие стебли прошлогодних трав, Алена все думала и думала, спрашивая себя, не получая ответа. Что же это все-таки такое, наконец, — жизнь? Земля? Откуда она взялась, земля? Кто сделал ее? Кто насадил по ней различные цветы, травы, деревья? Создал озера, реки, моря? Заселил и озера, и реки, и моря рыбами, леса — животными, травы — насекомыми, гадами? Кто такой есть человек, откуда он появился на земле? Зачем он на земле? Зачем его жизнь? Нужен ли он природе? Обойдется ли природа (Алена давно была убеждена, что обойдется) без человека? Или нет? Что он должен сделать на земле, человек? Кто разделил землю на страны, а людей заставил говорить на разных языках, не понимая друг друга? Вот дует ветер, плывут облака, текут реки, времена года сменяются одно другим. Ведь все это не просто так, само по себе, — плывут, текут, растут, меняются, — а слаженно, подчиняясь чему-то. Чему? Кому? Кто управляет всем этим? Уж не бог, конечно, как говорит кто-нибудь (в бога Алена не верила) из старых людей. А кто же тогда управляет? Кому подчиняется земля, жизнь? Зачем она, Алена, появилась на земле, живет? Разве только для того, чтобы есть, спать, работать всякую работу, рожать детей, а после состариться и умереть? Но ведь этого так мало. А что еще? Что еще должна она делать на земле? Если не для этого всего появилась она, то для чего тогда? Что она представляет собой, Алена? В чем состоит душа ее и что такое вообще душа? Человек умирает, а значит, и душа умирает вместе с ним?

Дум было много, но они не утомляли, не раздражали Алену, добавляя и без того печали, как осенью. Напротив, из весеннего леса возвращалась Алена просветленной, веселой и счастливой, только сердце от дум разбухало, кажется, подымаясь куда-то к горлу, как бывает, когда стоишь на крутизне, а глубина темная тянет к себе, тянет, ты заглядываешь туда, отшатываясь тотчас, отходя, но тебя охватывает минутный испуг, скоро исчезающий, потому что ты уже отошел далеко от края. Сама себе Алена отвечала на вопросы просто. Раз все это есть: земля, природа, люди, я — значит, так нужно, так было, так и должно быть всегда, продолжаться. Живите, живи…

А птицы все летели и летели на Шегарку, часть из них — далее, на север, каждая в свой срок, зная, что здесь без них неполна будет жизнь. Блеяли над перелесками, падая с высоты, лесные барашки, прилетели ласточки и стали вить гнезда на матицах скотного двора, ныряя в темный провал дверей, прилетели чибисы, и кулики, и маленькие пташки, названия которым Алена даже не знала. С хлебных полос, не паханных еще, с болот из-за согр доходил в деревню переливчатый крик журавлей, а как-то утром, направляясь с подойником в руке к пригону доить корову, из-за огорода, из молодого березняка, который за одну ночь заволокло легким зеленым дымом, услышала Алена ровное, редкое кукование кукушки, остановилась, загадывая, сколько лет ей осталось жить, и начала считать. Кукушка прокуковала четырнадцать раз и смолкла. Алена подождала, но кукушка молчала.

— Неправда, — смеялась Алена, — я долго буду жить.