Подруги

Судьба! Не будем думать, что ее так-то легко обойти, изменить заданную раз и навсегда схему нашей жизни. Фата-Моргана — дама коварная и своенравная. Мудрейшие из нас знают, как вести себя с нею — желать как бы вскользь, ненароком, никогда не ломиться напролом в надежде или страхе. Допусти самую мысль о поражении — и навлечешь его на себя, а между тем, не допустив такой мысли, поражения не избежать. Думай — но мимоходом, краешком ума. Загоришься желанием, воспылаешь надеждой — я все-таки рожу ребенка, выйду замуж, мне все-таки простится, я все-таки встану на ноги, — и судьба с неумолимой жестокостью отвернется от тебя. Ты прямо чувствуешь, с каким упорством она над тобой издевается. То, чего пуще всего страшишься, — происходит, повторяется снова и снова, и ты — да, ты, и никто другой, — тащишься к старости бездетной, калекой, с камнем вины на шее за смерть близких, и самые горькие страхи твои сбылись, и рухнули заветные надежды.

Не вожделей же, не алкай, не моли, пав на колени, — тут-то и заприметит незримое око твою склоненную голову. Не опережай судьбу, следуй за ней по пятам, крадучись, невидимкой, приноравливаясь к ее поступи. Если у тебя воспалился сустав на пальце, не жди, что завтра заживет. Иначе пройдет неделя, и у тебя станет одним пальцем меньше. Будь начеку. Ох, будь начеку!

У Иниго жар. Ему шесть лет. Хлоя просыпается от его кашля. Идет посмотреть, в чем дело. Три часа ночи, ей нестерпимо хочется спать. Она ставит ему градусник. Температура — за сорок. Хлоя снова ложится в постель. Ей снится, что наутро она находит Иниго мертвым. И что же? Что видит она, пробудясь от тяжкого забытья, когда светает и настает пора вставать? Иниго здоровехонек, температура у него упала. Что произошло, пока тянулась ночь? Ангел ли прошелестел крылами над кроваткой или на смену нерадивой бесстыднице матери спустилась с небес другая, лучшая, уберегла и спасла?

У кроватки моей первый ангел в ногах,
Второй стоит у меня в головах,
Третий молитву мою стережет,
Четвертый душу мою заберет[32].

Этому стишку научил Иниго его маленький товарищ, Майкл О’Брайен. Может быть, стишок его и спас? Кто бы ни спас, но только не Хлоя. Иниго мурлычет стишок себе под нос перед сном, как другие шестилетки убаюкивают себя грубоватыми считалочками, подцепленными на улице.

Который час?
Час сейчас!
Полицейский видит нас.
Мы раздеты?
Ничего,
Можно снять штаны с него[33].

Иниго девять лет. Иниго свалился с крыши гаража, упал ничком. Упал и лежит. Мальчишки сбегаются посмотреть, переворачивают его. Одни в испуге разбегаются по домам, другие бегут за Хлоей. Хлоя прилетает стрелой, белая как мел, белее Иниго, в голове — сумбур и мельтешение и внезапная ясность: это конец. Чем навсегда врежется в память эта страшная картина? Шагов за двести от тебя бессильно распластан на земле мальчик. Твой? Да, твой сын. Почему это выпало тебе, не другой, безвестной матери? Почему он не подымается? Прикидывается понарошку? Или в самом деле не дышит, а ты никак не добежишь, а ноги пудовые, их не оторвать от земли, как бывает в страшном сне. Так вот что предвещали эти сны? Но нет. Иниго жив. Он дышит. Стонет. Лицо у него в грязи и крови, на виске рваная бескровная рана — что там, под этим месивом? Смотреть страшно, а как на самом деле — может, еще страшней? Что делать? Собираются соседи. И длится, длится без конца замедленная съемка. К доктору? Нет, мальчика нельзя поднимать. «Скорую»? Когда-то еще приедет. Некий добрый самаритянин приводит машину.

— Погодите минутку, — говорит Хлоя, — дайте я его чуточку приведу в порядок.

Все ждут. Кто-то подает ей влажное полотенце. Хлоя обтирает сыну лицо. Первое, что делает всякая мать в критическую минуту, — так кошка вылизывает котенка. Послюни носовой платок, оботри лицо, руки, одерни рубашечку, наведи чистоту и опрятность, вернись к привычному распорядку бытия. И уж потом — соображай.

— Зря вы это, — говорит кто-то. — Чем хуже вид, тем быстрее в больнице примут меры.

Но, глядя, как подергивается всем телом Иниго, как разливается синева по его расцарапанному лицу, никто не сомневается, что в больнице и так поспешат принять меры. Хлоя садится сзади, Иниго укладывают к ней на колени, суют ей в машину сумочку. Иниго в глубоком обмороке. Только обморок ли это? До больницы ехать одну милю.

Выжил! Три трещины в черепе, но ни одной вдавленной, мозг не поврежден, раны на лице неглубокие, на обеих ногах смещены коленные чашечки. Первые два часа он раз шесть оказывается на волосок от смерти из-за шока. А потом обошлось.

Иниго лежит в больнице три недели. Хлоя теряет девять фунтов веса. Это к лучшему, Оливер говорит, что она слишком растолстела.