Подозреваются в убийстве

– Забыл, не забыл, – какая разница? Мало ли у меня других забот, чтобы запоминать то, что меня совершенно не касается.

– Вопрос был отнюдь не праздный. И я его повторю: какие у вас были отношения с Басаргиной?

– Ну, знаете ли! – Осташный искусно изобразил негодование. – Это… оскорбление!

– Прошу отвечать определенно и без ненужных эмоций.

– Хорошо, запишите: состоял в отношениях как руководитель с подчиненным. Достаточно?

– Нет. Вы говорите неправду.

– Послушайте, уважаемый, что вам от меня нужно? Вы что, задались целью доказать недоказуемое? Что Басаргина была моей пассией? А может, вы хотите меня дискредитировать? Интересно знать, с чьей подачи…

– Значит, вы отказываетесь ответить на вопрос честно?

– Если вам нужны подтверждения сплетням, то вы обращаетесь не по адресу.

– Ладно. Тогда посмотрите на эту фотографию. Море, прибой, Басаргина на камне, а это вы собственной персоной на заднем плане. Лупу дать или обойдемся? Только не говорите, что снимок ни о чем не говорит. Еще как говорит. Во-первых, фото из альбома Басаргиной, во-вторых, в уголках процарапана дата и место, где вас запечатлел фотограф. И нам не стоило большого труда выяснить, что в бытность Басаргиной технологом заводской лаборатории вы отдыхали с ней вместе на черноморском побережье Кавказа, где снимали домик в пансионате Министерства легкой промышленности. Домик на двоих. И вашим, так сказать, партнером была Басаргина, которую вы представили как свою жену. А по приезде домой, буквально через два месяца, она получила назначение на должность начальника тарного цеха. Что вы на это скажете?

Осташный напоминал рыбу, выброшенную на берег штормом: округлив глаза, он беззвучно шевелил губами, не отрывая взгляда от фотографии. Калашников даже потянулся к графину с водой, опасаясь, что с директором случится апоплексический удар.

Но Осташный выстоял; судорожно сглотнув, он шумно выдохнул и проговорил:

– Виноват… Не хотел ворошить… прошлое… Было…

– Так-то оно лучше, Демьян Федорович… Ну что же, все это уже история, подробности мы опустим. Пока опустим. Меня интересует последняя ваша командировка.

Осташный при упоминании о командировке вздрогнул, но тут же, заметив настороженный взгляд Калашникова, потянулся за сигаретами.

– Не возражаете?

– Пожалуйста, курите.

Осташный задымил, как заводская труба, – пытался успокоить расшалившиеся нервы. Это давалось ему с трудом; видно было, что он ждет вопросов Калашникова с нетерпением и боится их.

– Демьян Федорович, какого числа вы возвратились из командировки?

– В субботу. Число? Календарь у вас есть? Сейчас… Восемнадцатого вечером, где-то около десяти. Последней электричкой.

– А может, мне не стоит записывать в протокол ваш ответ? Может, вы подумаете?

– Что тут думать? Поднимите командировочное удостоверение, там проставлена дата убытия.

– Вы нас явно недооцениваете, Демьян Федорович. Не нужно козырять датой, которую вам проставили в первый день приезда по месту командировки.

– Пусть так, но я и впрямь возвратился домой в субботу. Спросите у жены, у соседей, наконец.

– Уже спросили. Вот показания таксиста Катаргина, который вез вас от железнодорожного вокзала вечером четырнадцатого, а не восемнадцатого. Осташный упрямо боднул головой:

– Ну и что? Предположим, он прав. В конце концов у меня могут быть личные мотивы, о которых мне бы не хотелось распространяться.

– Так предположим, или вы появились в городе вечером четырнадцатого?

– Да, вечером четырнадцатого.

– И где же вы пропадали до субботы?

– Не хотелось говорить, но придется… Надеюсь, все то, о чем я расскажу, не дойдет до ушей моей супруги?

– Мы не вправе разглашать показания свидетелей так же, как и остальные материалы следствия.

– Я взял свою машину и уехал за город, в поселок… – Осташный назвал адрес. – Там у меня есть… знакомая женщина. У нее и пробыл до субботы. Вот и все.

– В котором часу вы выехали из гаража?

– Точно не помню… Кажется, в двенадцать, может, в половине первого – пока заправился, то, се…

– Запишем… Демьян Федорович, как давно вы не были у Басаргиной?

– Если не ошибаюсь, года два с лишним… Осташный закурил снова. Его глаза превратились в щелки; он неотрывно следил за пером, которое бегало по бумаге почти без остановок.

– Тогда объясните мне, каким образом в квартире Басаргиной могли очутиться свежие отпечатки ваших пальцев?

Осташный бесцельно зашарил руками по столу, словно пытаясь что-то разыскать и, склонив голову, обмяк…

Наскоро перекусив в пельменной, Калашников поехал на центральный аптечный склад, чтобы проверить некоторые свои соображения. Старый троллейбус кряхтел, скрипел, дрожал, словно в лихорадке, но Калашников, примостившись на заднем сиденьи, не замечал этих неудобств. Он сосредоточенно думал; и вовсе не о том деле, которое его заставило сейчас трястись на другой конец города. Он думал о Юлии Хорунжей.