Подозреваемый

– С ним все в порядке?

– В основном порезы и синяки. Возможно, он выпал из машины или упал с велосипеда.

– Его оставят на ночь?

– Нет, но он не хочет уходить, не поговорив с вами. Он все говорит о том, что надо смыть кровь с рук. Вот почему я оставил его в смотровой. Не хочу, чтобы он расстраивал других пациентов.

– У него сотрясение?

– Нет. Но он очень взволнован. Полицейские думают, что существует угроза суицида. – Врач оборачивается и смотрит на меня. – А ваш отец хирург?

– На пенсии.

– Я однажды слушал его лекцию. Он производит большое впечатление.

– Да. Как лектор.

В смотровой маленькое окошечко расположено на высоте человеческого роста. Бобби сидит на стуле, вытянув ноги. На нем грязные джинсы, фланелевая рубашка и армейская шинель, рукава которой он теребит, ухватившись за ниточки. Взгляд воспаленных глаз Бобби устремлен на противоположную стену, словно на стену, где разыгрывается некая драма, которую никому другому не дано увидеть. Когда я вхожу, он не оборачивается.

– Бобби, это я, профессор О'Лафлин. Вы знаете, где вы находитесь?

Он кивает.

– Вы можете рассказать мне, что случилось?

– Я не помню.

– Как вы себя чувствуете?

Он пожимает плечами, все еще не глядя на меня. Стена интереснее. Я чувствую исходящий от него запах пота и сырой одежды. Есть и еще один запах – что-то знакомое, чего я никак не могу определить. Что-то медицинское.

– Что вы делали на Хаммерсмит-бридж?

– Не знаю. – Его голос дрожит. – Я упал.

– Что вы помните?

– Пошел спать с Арки, а потом… Иногда мне невыносимо быть одному. У вас бывает такое чувство? У меня постоянно. Я хожу по пятам за Арки. Я хожу за ней, постоянно говоря о себе. Я говорю ей, о чем думаю…

Наконец-то он перевел взгляд на меня. В его глазах страх. Пустота. Я уже видел это выражение. Один из моих пациентов, пожарный, постоянно слышал крики пятилетней девочки, которая погибла в горящей машине. Он спас ее мать и маленького брата, но из-за пламени не смог вернуться за нею самой.

Бобби спрашивает:

– Вы слышите ветряные мельницы?

– А какой звук они производят?

– Шум, похожий на лязг металла, но, когда ветер дует особенно сильно, их крылья дрожат и воздух начинает кричать от боли. – Его передергивает.

– А зачем нужны ветряные мельницы?

– Они все приводят в движение. Если приложите ухо к земле, то услышите их.

– Что значит «все»?

– Электричество, заводы, поезда. Без ветряных мельниц все это останавливается.

– Эти мельницы – Бог?

– Вы ничего не знаете, – говорит он, желая закончить разговор.

– Вы когда-нибудь их видели?

– Нет. Я же сказал, что слышу их.

– А где, по-вашему, они находятся?

– Посреди океанов, на больших платформах, как нефтяные вышки. Они вытягивают энергию из центра земли – из ядра. Мы используем слишком много энергии. Мы тратим ее. Вот почему надо выключать свет и экономить электричество. Или мы нарушим баланс. Если взять слишком много из центра, то там образуется вакуум. Мир взорвется.

– А почему мы забираем так много энергии?

– Выключайте свет слева, справа, слева, справа. Поступайте правильно. – Он отдает честь. – Я был правшой, но приучил себя писать левой… Давление растет. Я чувствую его.

– Где?

Он похлопывает себя по голове:

– Я похлопал себя по сердцевине. Сердцевина яблока. Вы знаете, что атмосфера Земли тонка, как яблочная кожура?

Он играет словами – характерная примета психического расстройства. Каламбуры и простые созвучия помогают связать разрозненные идеи.

– Иногда мне снится, что меня заперли на ветряной мельнице, – говорит он. – Шестеренки движутся, лезвия сверкают, молотки стучат по наковальням. Такую музыку играют в аду.

– Это один из ваших кошмаров?

Он переходит на заговорщический шепот:

– Некоторые из нас знают, что происходит.

– И что же происходит?

Он откидывается назад, оглядывая меня. Его глаза светятся. Затем странная полуулыбка возникает у него на лице.

– Вы знаете, что космическому кораблю с экипажем понадобилось меньше времени, чтобы долететь до Луны, чем дилижансу, чтобы объехать Англию?

– Нет, я этого не знал.

Он вздыхает с торжеством.

– Что вы делали на мосту?

– Я лежал на земле и слушал мельницы.

– Когда вас привезли в больницу, вы повторяли, что хотите смыть кровь с рук.

Он помнит это, но молчит.

– Как кровь попала на ваши руки?

– Ненавидеть – это нормально. Мы просто об этом не говорим. Совершенно нормально хотеть причинить боль людям, которые причинили боль нам…

Я не вижу в этом смысла:

– А вы причинили кому-то боль?

– Все эти капли ненависти собираются в бутылку. Кап, кап, кап… Ненависть не испаряется, как другие жидкости. Она похожа на нефть. Потом однажды бутылка наполняется.

– И что тогда происходит?

– Ее надо опустошить.

– Бобби, вы обидели кого-нибудь?

– А как еще можно избавиться от ненависти? – Он снова теребит рукава рубашки, покрытой чем-то темным.

– Это кровь, Бобби?

– Нет, это нефть. Вы что, не слушали меня? Все дело в нефти. – Он встает и делает два шага к двери. – А теперь мне можно пойти домой?

– Я думаю, вам стоит ненадолго остаться здесь, – говорю я, пытаясь сохранить обыденный тон.

Он подозрительно смотрит на меня:

– Почему?