Подозреваемый

Среди выдвинутых доктрин, пожалуй, на первом месте оказалась концепция ненасильственного воздействия на преступность. Мне показались новыми такие направления их исследований. Все наше искусство, пресса, общественное сознание на протяжении ряда столетий погружались в духовные и культурно-религиозные проблемы, напрочь игнорируя вопросы права, правосознания и правотворчества.

Главное и самое существенное содержание права составляет свобода. Свобода, как и любовь, является приоритетной духовной ценностью. Но ни в праве, ни в этике содержание свободы почти не затрагивалось.

Отечественные философы и практические моралисты, должно быть, боялись свободы, как чумы, ибо свобода, по мнению многих, вела к разнузданности, произволу, вседозволенности. Известный правовед прошлого века Богдан Кистяковский отмечал, что "русская интеллигенция состоит из людей, которые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы. И это находится в связи с тем, что русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне". Между тем социальная дисциплина создается главным образом правом. А. С. Макаренко неоднократно подчеркивал, что в воспитании все упирается в право, в правовые мотивы, в правовые эмоции, а этими проблемами (кроме Петражицкого) никто в России не занимался.

На Западе философия права разрабатывалась на протяжении веков, и именно эта проблема была в основе развития общественного самосознания. Достаточно вспомнить работы Гегеля и Канта, Гоббса и Локка, Руссо и Монтескье, чтобы почувствовать, что именно правовые отношения постоянно рассматривались в Германии, Англии, Франции как ведущие.

Конечно, у каждого отдельного народа проблемы права получают свою индивидуальную окраску. У немцев приоритет отдается дисциплине и правопорядку, у англичан — гарантиям защищенности личности, у французов — свободе и раскованности, у американцев — инициативности и предприимчивости.

"Притупленность правосознания у русской интеллигенции, — отмечает тот же Кистяковский, — и отсутствие интереса к правовым идеям является результатом застарелого зла — отсутствие какого бы то ни было правопорядка в повседневной жизни "русского народа". В связи с этим Герцен отмечал, что правовая обеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство…"

— Что изменилось с тех пор? — спрашивал Назаров. — Ничего. В некоторых отношениях стало хуже. Никогда не было в России такого случая, чтобы рабочим можно было годами не выплачивать заработанные ими деньги. Русские интеллигенты нередко утверждали, что русский народ, в отличие от западных народов, идет дорогой внутренней, а не внешней правды. То есть духовная направленность народа так велика, что она неизбежно приведет и к хорошим законам, и к порядку. Но такого не бывает. Существующий беспредел, беззаконие и безнаказанность ведут к разрушению не только права, но и духовной культуры. И здесь мне бы хотелось подчеркнуть любопытную деталь. Духовная культура, как и сама духовность, ЕСТЬ СИЛА нравственного проявления, СИЛА эстетического колорита, СИЛА истинности закона или моральной нормы. Право, в свою очередь, также есть СИЛА, отражающая экономическую и социальную стабильность общества, его культуру, его способность защищать интересы своих граждан, личное, правовое достоинство каждой отдельной личности. Единение этих двух сил, правовой и духовной, может дать мощное основание для развития подлинной государственности, демократии и незыблемости государства и его законопорядка. Как только эти две силы разъединяются, правовая мощь начинает искать свою опору лишь в насильственных мерах, в принуждении, которые, в свою очередь, оказываясь БЕЗНРАВСТВЕННЫМИ, то есть отчужденными от духовности, теряют свою силу, обращаются в свою полную противоположность — в бессилие. Именно поэтому мы и выдвигаем концепцию ненасильственного воздействия на преступность. Мы готовы сто раз повторять и утверждать, что наша практика показывает: современная система мер государственного реагирования на преступность ущербна. Абсолютное преобладание в ней мер уголовно-правового характера программирует постоянное расширение социальной базы преступлений.

— На чем же тогда должна основываться концепция ненасильственного воздействия на преступность? — спросил я.

— Прежде всего должна быть признана идея приоритета профилактического воздействия перед мерами уголовной ответственности. А это означает, что затраты на профилактику преступлений должны были в семь-десять раз превышать затраты на применение мер уголовно-правового воздействия…