Еще через некоторое время он поднял со дна кучи красный камень, который оказался легче синего камня из пары равновесных и тяжелее зеленого.
– Как может такое быть? – удивился Рогов.
Это был вопрос, но никто не ответил ни тихо, ни громко, потому что из трех японцев остался только один – молчаливый
Рогов стал взвешивать камни, уже лежащие в ряд, выбирая новые, еще не опробованные пары. И тот, кто был в ряду легче легкого, вдруг оказывался тяжелее тяжелого. И наоборот.
Где закон? Где порядок? Рогов выбежал из дома. Мир кругом был ужасен. Камни шатались под ногой. Тучи кружились. Темнота густела и липла. Светила не освещали. Ветер отрывал от земли, уносил туда, где мрак кромешный и скрежет.
Но Рогов не улетал, а чудом держался на месте как шарик на привязи. Впрочем, чуда не было. Он ясно чувствовал, что держится за чью-то руку, спокойную среди хаоса, и женский голос сказал:
– Все хорошо, все устроится, вот увидишь.
Рогов открыл глаза. В как бы уже родных стенах. Часы тикали, песок сыпался. Стол был рядом. Кучка камней на столе сверкала новыми красками.
Долли опускала камни в миску с теплой водой, промывала. Рогов понимал, что так надо. Опускаемы в воду, они теряли в весе, обучаясь закону Архимеда. «Все правильно, – понимал Рогов, – сперва Архимед, а потом и к законам Ньютона должны привыкнуть».
И когда легли снова в ряд, то четко расположились по возрастанию веса, Рогов был уверен в этом, не глядя.
– И давай договоримся, – сказал Рогов. – Ты не будешь вылетать в окно по ночам, а я не буду ходить по воде. Чтоб был порядок в законах природы.
Женщина сварила кофе.
Рогов пил. Потом почувствовал голод, почти настоящий. Съел пирог и яичницу с колбасой – простое блюдо, которое при случае и сам мог бы приготовить.
А на стене вместе с песочными часами появились другие – с кукушкой, гирей и маятником.
Гиря опускалась, маятник маялся. Время шло. Тикали секунды, а иногда и часы.
Рогов садился за стол как на работу.
Закон тяготения окончательно утвердился в мире. Рогов перешел к законам упругого столкновения тел, получал тепло трением, заряжал электричеством легкие шарики, подвешенные на ниточках.
Отрываясь от дел, выходил на берег, любуясь отражением горы Фудзи в воде, становившейся для этого дела широкой и гладкой.
Время шло, как ему полагается, вслед за песком, который сыпался, стрелками, маятником.
От одного «ку-ку» до другого кофе становился ароматнее, а пироги вкуснее.
Но однажды явилась рука, написавшая на стене «20 000» красными жирными цифрами.
«Это, наверное, столько шагов до вершины горы Фудзи», – подумал Рогов.
И к хижине подошел троллейбус, который сколько-то лет останавливался там ежедневно по расписанию.
Рогов поднялся в салон. Погладил бороду. Поправил на голове тюбетейку.
Женщина плакала на крыльце. Это был миг прощания, и Рогов махнул, обернувшись, рукой, чтобы соответствовать моменту.
Закрутились колеса, экипаж, задирая нос, тронулся с места.
Рогов смотрел, как в переднем стекле вырастает гора Фудзи – поверх ветки цветущей сакуры, желтых кленовых листьев, зимних тяжелых сучьев, покрытых снегом.